Дьявол в ее постели

От ее запаха рот наполнился слюной. Он положил Франческу на стол, широко раздвинул ноги, зарылся головой между ними – и едва расслышал ее негромкое и изумленное «ах!»

Одним широким мазком провел языком по нежным складкам ее интимной плоти.

Огонь и вода! Так и есть. Нестерпимо жаркая, не- описуемо влажная. И наконец-то – здесь, в тайнике ее женственности – сладкая, как сахарная вата, которую он искал.

В обезумевшем от желания мозге промелькнула неожиданная мысль: почему она почти не отвечает на ласки? Не пытается «оседлать» его рот? Почему так пассивна под его прикосновениями?

Неужели нет конца чудесам?

Он безжалостно ласкал и дразнил ее языком. Энергичными движениями пробирался сквозь складки плоти, оставляя на своем пути шелковистый жар и влажные обещания. Совершал поклонение ее глубинам до тех пор, пока она не задергалась, не начала вскидывать бедра, ускользая от его ищущих губ.

Наконец он пригвоздил ее ноги к столу, желая насладиться ею без помех, полной чашей испить ее желание. Только так он мог вобрать ее в себя.

Чтобы потом позволить ей сделать то же.

Она вцепилась пальцами ему в волосы, но не тянула ни вперед, ни назад. Не отталкивала, не поощряла. Просто держалась за него. Как будто сейчас очень нужно было за что-то держаться, чтобы не упасть.

Но этого не случится. Она никуда не упадет, пока он рядом.

Он хотел бы сказать это – чего только он не хотел ей сказать! – но не решался поднять голову. Страшился увидеть в ее глазах бурю. Вместо этого раздвигал языком нежные розовые складки, впивал их сладостный вкус и аромат. Узнавал, какие прикосновения заставляют ее вздрагивать, какие – судорожно вздыхать. Неустанно изучал сокровенные глубины ее тела.

Снова и снова.

Он всасывал в себя лепестки напряженной плоти, ловил губами крохотную жемчужину и проводил по ней языком – осторожными, размеренными движениями, следя за тем, чтобы наслаждение не обернулось болью. Вот она вскинула бедра и издала глухой, придушенный звук. И еще раз.

А потом умолкла. Но не застыла – о боже, совсем нет!

Каждая мышца в ее прекрасном теле натянулась, как струна. Спина выгнулась так, что на мгновение Чандлер испугался, как бы не треснул позвоночник. Она вцепилась ему в волосы так, что вырвала несколько волосков, и эта боль сотворила нечто странное и чудесное с его эрекцией.

Это был не просто оргазм – нет, Франческа как будто распалась на части. Не отрываясь от ее устья, чтобы продлить для нее миг наслаждения, он поднял глаза. Груди ее, устремленные сосками к небесам, тряслись и вздрагивали, словно хотели оторваться и взмыть в небо. Другой рукой она прикрыла глаза, словно боялась смотреть – или, быть может, боялась оторвать взгляд от того, что предстало перед ее сомкнутыми веками.

Он держал ее на вершине, сколько мог – пока она не обрела голос, не начала стонать все громче, пока не начала извиваться в попытках убежать от невыносимо острого наслаждения.

Лишь тогда он оторвался от нее, в последний раз поцеловал гладкое шелковистое бедро и тыльной стороной ладони утер губы. Поднялся, отодвинувших от ее раскинутых ног. Все тело его пульсировало, и взгляд на ее лицо совершенно не помогал овладеть собой.

Она взирала на него, как на бога. И он, стоя сейчас над ней, чувствовал себя богом – диким языческим божеством, которому плевать на смертных.

На всех, кроме нее.

За стенами бушевала летняя буря; ветер не стихал – лишь набирал силу, как и его желание.

И ее.

Она не откинулась на стол, блаженно расслабившись, как многие женщины после оргазма.

Нет: привстала и потянулась к застежке его брюк. По-прежнему с широко разведенными ногами; но гибкое тело ее оказалось способно двигаться каким-то непостижимым образом. Несколькими быстрыми движениями она расстегнула ему брюки и нырнула внутрь.

Пальцы сомкнулись на его мужском достоинстве и освободили его из плена.

Он почти не различал выражения лица: единственная лампа освещала ее сзади, и растрепанная коса осеняла голову сияющим рубиновым нимбом, но лицо по большей части оставалось в тени.

Франческа сдвинулась к самому краю стола и снова обвила Чандлера длинными стройными ногами.

Затем села рывком, крепко обняла и прижалась всем телом к его разгоряченному телу.

Чандлер замер. После всего этого безумия… после торопливых, почти отчаянных ласк, царапающих ногтей и грубых рук, оставляющих синяки – это было нечто совсем иное.

Быть может, объятие.

Она положила голову ему на плечо. Повозилась несколько секунд, устраиваясь поудобнее; наконец уткнулась лицом туда, где шея переходит в плечо. И стала гладить по спине, снова и снова, мягкими размеренными движениями.

Он не знал, что в нем осталась нежность, и не был готов к тому, что из пустоты вынырнет живое человеческое желание обнять ее в ответ. Ласкать, и гладить, и прижимать к себе, и нежить.

Откуда это? Между ними не может быть нежности. Этому чувству нет места ни в нем, ни в ней. Ни в их жарком, мокром, бесстыдном совокуплении.

Господи, он едва сумел примириться с ее силой! Как выдержит ее мягкость?

И Чандлер сделал то единственное, о чем сейчас мог думать.