Дьявол в ее постели

– Я сейчас смертельно серьезен. Если бы ты никогда не узнал тайну этой женщины, ты назвал бы ее своей? И прожил бы с ней счастливо до конца жизни?

При этом вопросе в нем вспыхнула такая тоска, такое яростное томление по несбывшемуся, что Чандлеру пришлось опереться на подоконник – он побоялся, что не устоит на ногах.

– Никогда я бы не взглянул на другую женщину!

Рамзи попытался удержать усмешку – и не смог.

– А не кажется ли тебе, что сейчас ты куда больший дурак? Ты ведь любишь ее, а не воспоминания о несчастной девочке, погибшей двадцать лет назад!

Ярость охватила его, и Чандлеру пришлось вновь отвернуться к окну, чтобы не броситься на шотландца с кулаками.

– Ты говоришь о том, чего не знаешь.

– Возможно, – посерьезнев, ответил Рамзи. – Тогда расскажу о том, что знаю. Второй такой честной и благородной души, как Франческа, не сыскать в целом свете. Моей жене она как сестра, и я слышал о ней всевозможные истории – некоторые и пересказать нельзя. Она упряма, не лезет за словом в карман, ругается как извозчик, обожает командовать; по большей части она просто заноза в заднице – но будь я проклят, если она сердце свое не вырвет из груди и не отдаст любому из близких, кто попросит. Она помогала Александре закапывать убитого врага; она защищала Сесилию и мою дочь, рискуя собственной жизнью. Она отправилась на войну только ради памяти о тебе, Чандлер, – и не знаю, случалось ли мне встречать хоть одного мужчину, что сражался бы так самоотверженно, бесстрашно и решительно. Так что, слыша твои предположения, что она присвоила имя убитой графини лишь из желания наслаждаться роскошью, не знаю, смеяться или плакать над твоей глупостью!

Чандлер обернулся к нему, сжимая кулаки. Ярость, казалось, сочилась сквозь поры его кожи.

Но, взглянув в лицо Рамзи и прочтя в нем только понимание, вдруг осознал, кто же на самом деле заслуживает гнева.

Он сам.

Рамзи задумчиво покачал головой.

– Не так уж много на свете людей, которых я терплю, – заключил он, – и еще меньше тех, о ком могу сказать, что они мне дороги. Но эта женщина добилась от меня почти невозможного. Уважения.

Дрожь прошла по телу Чандлера; последние укрепления его сердца рушились под тараном истины.

– Рамзи, она может меня уничтожить! – прошептал он.

– Она может спасти то, что от тебя осталось, и ты это знаешь. – С этим он надел шляпу и двинулся к дверям, однако остановился на пороге. – Если хочешь знать, любовь из вас обоих сделала дураков.

– Как это? – быстро спросил Чандлер. Ему вдруг стало очень важно узнать, что это значит.

Больше не все равно.

Быть может, он снова жив?

– Она тут творит такое, чего бы я никогда за ней не заподозрил, хоть проживи сто лет!

И умолк, скотина такая, наслаждаясь драматической паузой.

– Да что? – не выдержал Чандлер. – Что она такое делает?

– Сбежать решила!

Глава 27

Настало время уезжать.

Давно пора, думала Франческа; она и так слишком долго ждала, сама не зная чего. Какого-то продолжения. Быть может, чуда.

Хоть одного слова.

Опавшие листья хрустели под ногами, как кости; она поднималась по каменным ступеням на крыльцо бывшего особняка Мон-Клэр. По ту сторону искореженных дверей больше не ждал величественный дом – лишь почернелый, скорченный, полуразрушенный скелет дома.

Осень всегда грустна, но такой печали в осеннем воздухе Франческа не чувствовала уже много лет. Пожалуй, и никогда. Стоял холодный ноябрь, и с губ срывались облачка пара, когда она медленно шла по мраморному холлу, когда-то белоснежному – теперь все здесь было покрыто густым слоем копоти и грязи, нанесенной ветрами и дождями за двадцать лет.

Кровавый Совет, как видно, питал слабость к поджогам особняков: сперва Мон-Клэр, затем дом Сесилии.

Что ж, на этом их «подвиги» окончены. Да и самого Кровавого Совета нет – и больше не будет.

Прежде Франческа сюда не возвращалась, с того самого рокового дня. Не хотела возвращаться и сейчас.

Но ей показалось правильным попрощаться. А могилы на кладбище, где она поставила памятники отцу и матери, были пусты, как пуст и семейный склеп Кавендишей.

Все они упокоились здесь: Франческа, Фердинанд, ее родители, множество слуг – по большей части хороших, добрых людей, которых она любила. Прах к праху, пепел к пеплу. Здесь все, что от них осталось; здесь все воспоминания.

Проходя там, где прежде были кухни, Франческа обещала себе, что вспоминать будет только хорошее.

Плита, разумеется, осталась на своем месте, и Франческа задумчиво провела пальцами по ее ржавому покореженному остову. Потом вышла в холл, к белокаменным колоннам, ныне подпиравшим только небеса.

Почти все вокруг густо заросло плющом и иной зеленью. Франческа пробиралась по руинам, и ей казалось, что она навещает обломки былых, давно забытых времен, а не собственное прошлое.

Прошлое, которое теперь придется оставить позади. Навсегда – если хочет что-то сделать с той жизнью, что у нее еще осталась.