Дьявол в мелочах

Я иду за Димой, понимая, чем, вероятно, закончится наше пребывание наедине у него дома. Не уверена, что готова к этому, но уверена в другом — я хочу дать ему все, чего бы он только ни попросил. Хочу сделать все, чего бы он только ни пожелал. Лишь бы больше никогда не исчезал, лишь бы не бросал меня, лишь бы понял, что никому на свете он не нужен так, как мне. Я думаю обо всем этом с отчаянной решимостью, но в глубине души понимаю, что все может быть напрасно. Что отмерянное нам время утекает по крупинке, а я лгу сама себе, что его возможно остановить. Но от этой безысходности желание быть с Димой становится только сильнее. И я хочу уже не только давать, но и взять, украсть у судьбы все, что Романов пожелает мне дать. Быть может, воспоминания об этом дне — это все, что мне в конце концов останется.

Все та же комната, все та же постель и поцелуи Димы — почти такие же, как несколько дней назад, но или это лишь кажется, или и он чувствует то же отчаяние, что и я. Целует то тягуче-медленно, когда готова задохнуться от удовольствия на грани непереносимости, то отрывисто-жадно, когда кажется, что каждого прикосновения — мало. Я ощущаю, как пылает моя кожа под его губами, как тяжелеет низ живота от желания, чтобы он коснулся меня там. Я позволяю ему стянуть с себя джемпер, приподнимаясь над подушкой и снова падаю на кровать — обессиленная, с одной лишь потребностью — чтобы он целовал меня. Везде. Я хочу его — везде. Жадно, одержимо. Между нами все почти также, как пишут в книжках, которых я прочитала сотни. Почти — потому что чувствую все острее, чем могла бы вообразить.

Его руки робко, как-то несмело касаются моей груди, словно бы просят на то разрешения, и я выгибаюсь навстречу, давая понять, что доверяюсь ему полностью. Он медленно оттягивает чашечку лифчика и замирает, а я боюсь приоткрыть глаза и увидеть его реакцию. Грудь у меня небольшая, и сейчас я ощущаю, что в лицо бросается краска смущения. Что, если ему не нравится то, что он видит? Что, если не хочет меня больше?

Но мгновением позже чувствую, как чуть подрагивающие пальцы касаются моего соска, а затем на нем смыкаются Димины губы. Это настолько неожиданно и вместе с тем — остро и желанно, что по телу словно проходит разряд тока, вместе с которым все глупые мысли разом вылетают из головы. Остаются лишь ощущения — жадности, что поглощает меня, потому что мне так мало Димы; жара, что растекается по телу удушливой волной; а еще — его губ и языка, от движения которых я начинаю извиваться, чувствуя, как влажно становится между ног.

И он словно знает это. Его рука касается меня сквозь одежду, но мне этого недостаточно. Я хочу чувствовать его — на себе, в себе, без малейших препятствий. Поднимаю руки и пробираюсь ими под его одежду. Он резко выдыхает, когда мои ладони начинают скользить по его животу, а пальцы обрисовывают изгибы татуировок. Я берусь за края его свитера и тяну вверх, желая, чтобы он стал еще ближе. Дима замирает, прикрыв глаза, и между нами остается только дыхание — его прерывистое и мое — нетерпеливое. Мои руки опускаются на его спину, прижимая к себе и ласкающим движением проходятся по позвоночнику. И тут вдруг случается неожиданное.

Черты лица Романова искажаются, он стискивает зубы с такой силой, что отчетливо обозначаются скулы, а с его губ срывается что-то, похожее на рычание. Я с испугом отдергиваю руки и смотрю на то, как в Диме словно бы происходит какая-то внутренняя борьба, мучительная настолько, что я вижу, как подрагивают от напряжения мускулы на его руках. Проходит несколько жутких мгновений, прежде чем Романов со стоном откатывается на другую половину кровати.

Я лежу, боясь пошевелиться, с ужасным осознанием, что испортила все, только не понимаю, чем именно. Неожиданно приходит понимание, что с самого начала наши отношения с Димой — это своего рода прогулка по минному полю, где никогда не знаешь, в какой момент подорвешься. Вот и сейчас происходит то же — одна моя ошибка и все кончено. И во мне вдруг появляется страх перед каждым последующим словом и движением.

Я осторожно поднимаюсь с постели и снова натягиваю джемпер. Руки дрожат и я складываю их на груди, чтобы скрыть трусливую реакцию своего тела. И собственное разочарование. Но молчать о случившемся просто выше моих сил. Я должна знать…

— Я сделала что-то не так? — спрашиваю тихо и ощущаю, как усиливается нервная дрожь.

— Дело не в тебе.

Его голос звучит устало и вымученно, а ответ не приносит никакого облегчения. Как и понимания того, что произошло.

— Тогда в чем? — настаиваю, прекрасно понимая, что он ничего не скажет.

Так и происходит — Романов молчит, а у меня в горле встает ком. Я по-прежнему готова отдать ему все. Всю себя — до последней ниточки нервов, которые рядом с ним стремительно истончаются. Но он стоит всего. Любых жертв, потому что только с ним рядом я чувствую себя по-настоящему нужной и важной. Но чтобы дать ему все, что готова, я должна понимать, что же сделала не так.