Дьявол в мелочах

— Я тебе не понравилась? — все же задаю я тревожащий меня вопрос. — У меня не самая лучшая фигура, я знаю…

— Да нет же, — Дима срывается и в его голосе слышатся нотки злости, от которых по моему позвоночнику пробегает холодок. — Это я виноват. Я.

Я стремительно поворачиваюсь к нему. Романов сидит, скрестив ноги и сжав руками голову. Внутри у меня что-то обрывается от того, каким он сейчас кажется потерянным. Я подаюсь к нему ближе, вцепляюсь в запястья, глажу его руки. Он вскидывает на меня глаза, в которых плещется столько всего, что становится страшно. Страшно даже представить, что творится у него внутри.

Я больше ни о чем его не спрашиваю. Просто говорю:

— Я сделаю для тебя все. Просто скажи, что именно.

Между нами стоит тишина, полная моей тревоги и его сомнений, когда несколько минут спустя мы выходим на улицу и идем по направлению к моему дому. Я понимаю, что Дима снова погружен в мысли, к которым мне доступа нет. Но надежда, что однажды он захочет разделить со мной и это — то единственное, что дает силы не сорваться и не задавать лишних вопросов.

Когда мы подходим к развилке трех дорог и Романов сворачивает в привычную сторону, я колеблюсь несколько секунд, прежде, чем остановить его, потянув за рукав.

— Не сюда.

Он смотрит удивленно, но сворачивает следом за мной. Мне не хочется сейчас говорить ему о том, что мать посадила меня на домашний арест после того, как увидела нас вместе. Я боюсь, что Дима сочтет это поводом для того, чтобы снова исчезнуть. А я никак не могу этого допустить. Мне страшно даже вспоминать, какой пыткой были эти дни без него. Если бы он только знал, сколько кругов ада я за это время прошла… И прошла бы их не задумываясь снова, если только ему это было бы нужно.

— Я к отцу, — поясняю я все же после небольшой паузы. — Родители давно не живут вместе.

— Ясно.

Он ничего больше не говорит — возможно, думает, что я расскажу сама, если захочу. А мне даже ему стыдно признаться, что мне попросту некуда идти. Что не желаю возвращаться в дом, превратившийся в тюрьму, и совсем не уверена, что отец не выпроводит меня к матери. И куда в этом случае идти — я не знаю.

Мы доходим до простой деревянной калитки, окрашенной в голубой цвет, и я говорю:

— Это здесь.

Он молча оглядывает дом и раскинувшийся перед ним палисад, потом поворачивается ко мне. Руки держит привычным жестом в кармане куртки, словно не уверен, что ему стоит касаться меня на улице, где нас может увидеть любой. Но мне все равно. Я обнимаю его за шею и шепчу:

— Все, чего я боюсь — это потерять тебя. Остальное неважно.

В дом я вхожу не сразу. Несколько минут мнусь на крыльце, думая о том, что, возможно, стоит уйти самой. Прежде, чем отец выпроводит меня к матери. Прежде, чем я ему этого не прощу.

В конце концов, я все же поворачиваю ключ в замке и тихо вхожу в сени. Вторая дверь оказывается открыта и, сделав глубокий вдох, я толкаю ее и делаю шаг в кухню.

Отец сидит и чистит обувь. Тетя Люда чуть поодаль занята каким-то шитьем. И я вдруг чувствую себя в этой картине простого семейного быта совершенно лишней.

Папа вскидывает на меня взгляд и встает. Я инстинктивно прижимаюсь к двери, ища в ней опоры, в которой так нуждаюсь в этот момент, когда должен прозвучать мой приговор.

— Ну, чего стоишь? — спрашивает отец. — Раздевайся давай. Люда как раз суп сварила.

От облегчения у меня подкашиваются ноги. Господи, как же так случилось, что я не могу доверять даже собственным родителям? Что от таких обыденных отцовских слов на глаза наворачиваются слезы? Слезы от простого осознания того, что никто не собирается меня выгонять.

На этот раз от еды я не отказываюсь, но каждую минуту ожидаю, что папа скажет, что мне пора домой. Домой… какое странное слово. Разве у меня есть дом?..

Окончательно успокоиться удается, только когда отец говорит:

— Если тебе нужен компьютер — для уроков или просто так, можешь взять мой ноутбук. Он в зале, на столе. Забирай к себе в комнату.

— Спасибо, — вот и все, что я в состоянии сказать перед тем, как встать из-за стола и, прихватив по пути новенький Асус, уйти в свою старую комнату.

Уже прикрывая за собой дверь, я слышу голос отца, который говорит — кому, догадаться совсем нетрудно:

— Марина, Соня остается у меня.

Задержав дыхание, остаюсь стоять на пороге, ожидая каждое мгновение, что мать устроит скандал и потребует меня обратно, как какую-то вещь, а отец ей поддастся. Но вместо этого до меня доносится:

— Если такая послушная девочка, как Соня, от тебя ушла, значит, ты сделала что-то очень плохое. И пока она сама не захочет, я ее к тебе не отправлю. Точка.

Ноги снова начинают дрожать, и я без сил падаю на кровать, чувствуя себя, словно приговоренный к смерти, которому в последний момент сообщают, что он будет жить.

Она была достойна лучшего, но черт бы все побрал, я уже перешел ту черту, возле которой мог остановиться, сделать шаг назад и дать Соне свободу от себя. Дать ей хоть один гребаный шанс на другую жизнь, где не будет морального урода Романова и демонов, которых уже никогда не вытравить из нутра.