Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Риббентроп, ничуть не смутившись, продолжал свой монолог. Теперь он ненадолго уклонился в сторону, пустившись в довольно беспорядочные рассуждения о Турции, зная, что эта тема близка советским сердцам. Как бы суля подачку Москве, он заявил, что следует заново открыть «вопрос о Проливах», проведя при участии стран Оси пересмотр Конвенции Монтрё 1936 года, регулировавшей проход военных и гражданских судов через Босфор и Дарданеллы и признававшей суверенитет Турции над обоими проливами. Молотов по-прежнему упорно молчал. Риббентроп завершил свое отступление легкомысленным резюме: высказал манящую идею о том, что СССР мог бы как-то примкнуть к Тройственному пакту, и намекнул на целесообразность очередного своего приезда в Москву для дальнейшего обсуждения дел. Впрочем, что показательно, он не стал выдвигать никаких конкретных предложений, ограничившись лишь приблизительным очерчиванием «идей, которые находятся на примете у фюрера» и у него самого⁶⁹².

В ответной речи Молотов был столь же лаконичен, сколь Риббентроп говорлив. Он согласился с тем, что обмен идеями «может быть полезен», и попросил прояснить два момента: каковы смысл и цель Тройственного пакта и что конкретно означает фраза «великая восточноазиатская сфера», которая звучала в предварительных беседах. Вопросы были очень дельные. Однако Риббентроп уклонился от прямых ответов. Он признал, что понятие великой восточноазиатской сферы и для него самого «является чем-то новым» и у него «нет четкого определения». Так что здесь он не смог ничего разъяснить – лишь не очень убедительно заверил наркома в том, что это «не имеет никакого отношения к жизненно важным сферам влияния России». Если бы Риббентроп взялся разъяснить суть Тройственного пакта, ему бы сделалось совсем неловко. Хотя этот пакт – всего двумя неделями ранее подписанный в Берлине Германией, Италией и Японией – и не был откровенно антисоветским, он тем не менее вырос из Антикоминтерновского пакта 1936 года, а вот тот действительно был направлен прямо против Москвы. В новом соглашении три государства выражали намерение учредить и поддерживать в Европе и Восточной Азии «новый порядок», который станет опорой для «Оси». Пожалуй, неудивительно, что Риббентроп предпочел выкрутиться из неловкого положения, предложив советским гостям устроить перерыв для позднего завтрака⁶⁹³.

Риббентроп проговорил примерно час, Молотов задал за это время всего три коротких вопроса, а Деканозов и вовсе не проронил ни слова. По мнению Пауля Шмидта, Молотов «держал порох сухим» и берег силы для главного события – беседы с Гитлером, запланированной на тот же день⁶⁹⁴. Впрочем, может быть, он просто понимал, что разговаривать нужно не с обезьяной, а с шарманщиком.

После завтрака Молотову наконец представилась эта возможность. Его привезли на автомобиле в мрачный внутренний двор нового неоклассического здания рейхсканцелярии. У дверей стояли часовые из «Лейбштандарта СС». Гостей повели по просторному вестибюлю, отделанному гладким мрамором, а затем «по анфиладе комнат без окон», где «вдоль стен шпалерами стояли люди в разнообразной форме». Бережков заподозрил, что их нарочно ведут «дальним путем, чтобы произвести впечатление всем этим декорумом». Когда их наконец подвели к двери кабинета Гитлера, была разыграна заключительная сцена политического спектакля:

Два высоких, перетянутых в талии ремнями белокурых эсэсовца в черной форме с черепами на фуражках щелкнули каблуками и хорошо отработанным жестом распахнули высокие, уходящие почти под потолок двери. Затем, став спиной к косяку двери и подняв правую руку, они как бы образовали живую арку, под которой мы должны были пройти в кабинет Гитлера – огромное помещение, походившее скорее на банкетный зал, чем на кабинет⁶⁹⁵.