Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Риббентроп, верный себе, предложил дополнить соглашение даже не одним, а двумя секретными протоколами. В первом из них будут обозначены территориальные устремления четырех держав. Намерения Японии еще предстоит выяснить, но, по словам Риббентропа, для Германии главный интерес представляет Центральная Африка, для Италии – Северная и Северо-Восточная Африка, а Советскому Союзу имеет смысл обратить взоры «в сторону Индийского океана». Во втором протоколе, продолжал Риббентроп, будут признаваться советские интересы в Юго-Восточной Европе: страны, которые подпишут общий договор, обязуются совместными усилиями убедить Турцию, чтобы та согласилась на пересмотр конвенции о статусе проливов в пользу советских интересов⁷²⁵. В заключение Риббентроп предложил созвать министров иностранных дел на конференцию, где они обсудят и решат все вопросы, а также выступил за сближение СССР и Японии, заметив, что последняя стремится достичь «большего взаимопонимания» с Москвой.

Затем он попросил Молотова дать ответ. Вспоминая впоследствии об этом разговоре, сам Риббентроп обрисовал картину дружелюбной заключительной встречи, на которой Молотов заверил его, что обсудит со Сталиным вопрос о присоединении Советского Союза к Тройственному пакту, а Риббентроп пообещал затронуть вопрос германо-советских отношений в беседах с Гитлером, чтобы, по его словам, «найти выход из трудного положения»⁷²⁶. Однако в официальных записях содержится больше подробностей. По-видимому, Молотова порадовала перспектива достичь взаимопонимания с Японией, но он решил не поддаваться на туманные германские обещания разделить сообща «шкуру неубитого медведя» в Британской Индии. Поэтому, отвечая на предложение Риббентропа двинуться на юг, в сторону Индийского океана, Молотов проигнорировал само это предложение, зато перечислил ряд европейских вопросов, в решении которых Советский Союз желал бы принять деятельное участие: черноморские проливы, Болгария, Румыния, Югославия, будущее Польши, шведский нейтралитет, проливы Каттегат и Скагеррак, соединявшиеся с Балтийским морем, и оставшийся неразрешенным «финский вопрос». Риббентроп разволновался и принялся изо всех сил напускать новый туман, причем иногда он оправдывал действия Германии, а иногда заявлял, что ему необходимо проконсультироваться с кем-то еще, прежде чем дать ответ. Однако он все время возвращался к «самому главному вопросу»: «готов ли Советский Союз сотрудничать с нами в великой ликвидации Британской империи?»⁷²⁷

Налет британской авиации на Берлин в тот вечер длился относительно недолго. По словам Черчилля, он был намеренно приурочен ко времени визита Молотова в столицу Германии. «Хотя нас и не пригласили поучаствовать в дискуссии, – шутил позднее британский премьер-министр, – мне не хотелось оставаться совсем уж в стороне от обсуждения»⁷²⁸. Конечно, нельзя исключить, что Черчилль, рассказывая об этом, просто пытается переписать историю так, как ему это выгодно, но в любом случае тот налет действительно начался очень рано – сирены завыли вскоре после половины восьмого вечера, – и целью атаки был избран центр Берлина⁷²⁹.

Поэтому, когда Молотов и Риббентроп рассуждали о будущем переделе мира, находясь за пределами бункера, они не могли не слышать происходившей вокруг какофонии – утробного воя сирен и стрельбы берлинской зенитной артиллерии. На таком звуковом фоне слова Риббентропа, упорно твердившего, что с британцами уже покончено, что Британия «уже проиграла» войну, наверняка казались несколько преждевременными. По словам Сталина, Молотов оборвал похвальбу Риббентропа метким замечанием. Если Британия действительно уже разбита, поинтересовался он, «почему же мы сидим в этом убежище, и чьи это бомбы там падают?»⁷³⁰. Риббентроп прикусил язык – ответить ему было нечего.

На следующее утро, когда Молотов и его свита покидали германскую столицу, на площади перед Анхальтским вокзалом был выставлен тот же почетный караул, что стоял там двумя днями ранее, и тот же самый поезд – с немецкими вагоном-салоном и вагоном-рестораном – испускал пар под огромным станционным навесом из стекла и стали. Однако на сей раз обошлось без фанфар, и проводить советского наркома явился один только Риббентроп⁷³¹. Это была их последняя встреча.

Хотя отъезд Молотова из Берлина явно ознаменовал некий этап, в последовавшие за этим недели никто, похоже, не осознал, что жребий брошен окончательно. Сам Молотов остался доволен собой и на устроенной по случаю возвращения в Москву вечеринке держался, по словам одного очевидца, «чванливо и надменно»⁷³². У него имелись все основания гордиться собой. Дав отпор немцам, которые изо всех сил уговаривали СССР повернуть к югу, и твердо обозначив круг стратегических интересов СССР в Европе, он в точности выполнил поручение, которое дал ему Сталин. По мнению Москвы, переговоры должны были продолжиться. Встречи в Берлине воспринимались просто как предварительный этап в этом новом процессе.