Дидро и цивилизация России

Княгиня Дашкова совсем не красавица; она маленькая, у нее большой и высокий лоб, пухлые щеки, глаза не большие и не маленькие, глубоко посаженные в орбиты, брови и волосы черные, нос приплюснутый, большой рот, толстые губы, гнилые зубы, типично русская полная и прямая шея, маленькая выпуклая грудь; она проворна в движениях, но не грациозна, никакого благородства, много приветливости; сочетание этих черт составляет ее физиономию; у нее тяжелый характер; она свободно говорит на нашем языке; она не говорит всего, что думает и знает, но все, что она говорит, произносит просто, сильно, с видом истины; у нее душа уязвлена несчастьем, ее идеи тверды и величавы; она не лишена смелости: это очень чувствуется; я полагаю в ней глубокую склонность к чести и достоинству. Она любит искусство, она знает и людей, и интересы своего народа; она проникнута отвращением к деспотизму и к тирании во всех ее проявлениях. Она имеет глубокие знания о правительстве, свободно рассуждая об этом, она восхваляет добрые качества и осуждает недостатки людей на местах. Она весьма справедливо уловила преимущества и недостатки новых учреждений; большое дело может страдать только от принижения его мелкими политическими видами. Было бы хорошо, говорила она императрице, приказать архиепископу Платону, чтобы он, вознося хвалу Богу за ее успехи на могиле царя Петра Первого, прежде обратился к Богу, а затем уже к царю. И это хорошо, потому что это правда; и не нужно искать в этом поведении низкую лесть, адресованную народу. Она чувствует, что требует современное состояние ее страны и чего оно не допускает. Когда Екатерина проектировала свой кодекс (уложение), княгиня, с которой она советовалась, сказала ей: «Вы никогда не увидите его завершения. В другое время я бы вам назвала причины этого. Но всегда необходимо пытаться, этот проект составит целую эпоху». С такой же правдивостью отмечает она все доброе и дурное в своих друзьях и врагах.

Горести ее очень состарили и совсем расстроили ее здоровье. Я был поражен ее снисходительностью к подруге – мадемуазель Каменской, живой, даже резкой, возражавшей ей без обиняков и никогда не выводившей ее при этом из спокойного состояния. В декабре 1770-го ей исполнится 27 лет, а она выглядит на 40. Она продала все, чем она владела, чтобы расплатиться с долгами своего мужа, которого она до того любила, что считала его утрату своим самым главным несчастьем. Она отлично смирилась с безвестностью своей жизни и со скромностью своего состояния. Она могла бы занимать более высокое положение, продав имущество своих детей, что ей было позволено специальным распоряжением императрицы. Однако она этого не сделала.

Год спустя после знакомства с императрицей она оказалась во главе заговора, или скорее великого события, зачинщики которого, по ее мнению, не должны называться заговорщиками. Она решительна как в своей вражде, так и в дружбе. В Лондоне она хотела увидеться с Паоли, который также хотел ее видеть. Она нашла в нем непостоянство в словах и идеях в духе мелкого итальянского гримасничества, которое всегда портит вид великого человека, – это ее собственные слова. Она не могла ему простить того, что он стал придворным английского короля, от которого получает содержание. Уолполу, спросившему ее о причине такого отношения, она ответила, что бедность должна быть истинным пьедесталом для подобного человека. Эту идею я принял сразу же, хотя она развила ее лишь наполовину, и она ускользнула от секретаря посольства, с которым она беседовала в моем присутствии и с которым она не соблаговолила объясниться более определенно. Этот секретарь Уолпол очень неосмотрительно высказался насчет моего народа, чего я не мог стерпеть, и вынудил его извиниться тем, что он не знал, что разговаривает в присутствии француза. Я указал этому господину, что не следует иметь двух суждений: одно для присутствующих, а другое для отсутствующих, и заверил его, что то, что я мог бы сказать о нем, если бы он вышел, я имею смелость сказать ему самому. Уолпол удалился. Княгиня Дашкова похвалила мой поступок, добавив, что на моем месте, если бы Уолпол столь подло извинился тем, что не усмотрел во мне француза, она бы не ответила ни слова, но с презрением повернулась бы к нему спиной; я полагаю, что она права. Она не лишена проницательности, хладнокровия, рассудительности. Она почти всегда находит истинную суть вещей. Она страдает только от того, что ею восхищаются: как из-за незначительности роли, которую она себе отводит, так и из-за естественной скромности. Она имела некоторое желание увидеть Рюльера и послушать его сообщение. Я ей объяснил, что она признает все, что ей не противоречит, и автор будет гордиться ее свидетельством. Она смутилась и вовсе отказалась от встречи с Рюльером.