Но внезапно мальчик перестал танцевать. Он остановился и внимательно посмотрел на окружавших его людей – на женщин, надевших свои лучшие платья и украшения, которые привезли им в подарок воины из набега, на мужчин в их лучших бриджах, чулках и мокасинах, других, одетых в рубашки, пиджаки, куртки и шляпы и обутых в сапоги, снятые с убитых белых. Своими детскими глазами, успевшими уже увидеть самое разнузданное насилие, он смотрел на этот магический мир, населенный магическими людьми, и не испытывал перед ним ужаса. Он был всего-навсего ребенком, чистым, готовым прощать, ему необходимо было любить и быть любимым. Чарли смотрел на этих людей, а потом сделал такое, о чем апачи всегда будут помнить, что вошло у них в легенды и о чем они вновь и вновь рассказывают. Он ударил кулачком себя в грудь и громко крикнул: «Я – Чарли!» Это были первые слова, которые он произнес с момента похищения, простое утверждение самого себя. «Я – Чарли!» Он отвоевывал себе место в этом новом мире, и его имя было единственным, что он сохранил из мира старого. Музыканты перестали играть, смолкли барабаны, флейты и струнные инструменты, музыка растаяла в разреженном горном воздухе. Люди перестали танцевать, все обернулись, чтобы услышать, что говорит мальчик. «Я – Чарли! – вновь крикнул он, колотя себя в грудь. – Чарли! Чарли!»
Некоторые из апачей, Гозо в том числе, уже достаточно времени провели с белоглазыми и немного понимали по-английски.
– Пленный мальчишка хочет, чтобы Люди знали: его зовут Чарли, – сказал Гозо. Толпа передавала это имя из уст в уста. «Чарли». Апачам понравилось, как это звучит. «Чарли», – повторяли они, и некоторые смеялись, так им нравился вкус этого имени на языке. «Чарли, Чарли, Чарли».
Вновь заиграли музыканты, люди вернулись к танцу. Маленький Чарли Маккомас тоже стал танцевать – высокий, рыжеволосый, белокожий мальчик танцевал у мерцающего костра в апачском поселке, спрятанном от чужих глаз в самом сердце Сьерра-Мадре, танцевал среди темнокожих, диких, древних людей, танцевал под звездами.
Жена белого апача вошла в вигвам и резко, визгливым голосом что-то сказала мне. Это была крепко сбитая, грудастая женщина с широким лицом, высокими скулами, глубоко посаженными карими глазами. Держалась она очень властно.
– Что ей нужно? – спросила я.
– Она желает, чтобы белая рабыня собрала дрова для костра, – перевел Джозеф.
– Скажите ей, что у меня есть имя, – сказала я. – Это имя Маргарет. И я не ее рабыня.
– Ваше имя ее не интересует, – сказал Джозеф. – Может быть, вы предпочитаете быть рабыней Индио Хуана?
– Вот, значит, как?
– Да, так, – сказал Джозеф. – Чарли защитил вас только потому, что внучка его попросила. Но если вы ему не угодите или его жене, он выставит вас вон. Вы станете собственностью первого, кто пожелает. И если это будет Индио Хуан, Чарли больше не станет за вас вступаться.
– Ясно, – с казала я. Сделать выбор было нетрудно. – Ну, значит, надо идти собирать дрова.
Вслед за женщиной я вышла из вигвама, девочка шла за мной. У колыбельки я остановилась, чтобы пощекотать щечку младенца – это было на удивление красивое и милое существо. Он улыбнулся во весь рот и загугукал, и это немного скрасило резкость его матери.
– Если твоя мать – дочь Чарли, то кто же эта женщина? – спросила я девочку. – О на на вид не настолько стара, чтобы быть твоей бабушкой.
– Это третья жена Чарли, – ответила девочка. – Мужчин у нас осталось так мало, что Чарли и другие берут по много жен, чтобы появилось как можно больше детей-индехов. – Девочке, казалось, было решительно невдомек, что этот белый человек вряд ли годится для воспроизведения чистокровного апачского населения.
Думаю, девочку послали со мной на сбор дров не потому, что боялись, что я попытаюсь бежать, а чтобы она показала мне, где лучше всего их собирать и как это делать. Задача оказалась не такой уж простой. Ветви следовало очищать от листьев и связывать между собой кожаными ремнями. На конце ремней имелась петля, которую нужно надевать на лоб, чтобы распределить вес на шею и плечи и таким образом переносить довольно тяжелый груз достаточно далеко… Что может быть лучше для профессионального этнографа – за совсем короткое время я сделалась не только рабыней, но и вьючным животным. Довольно-таки изнурительная работа, а ведь я так и не отдохнула после злоключений последних суток.
Когда мы вернулись с грузом дров, жена Чарли – я уже знала, что ее зовут Иштон, – жарила над очагом кусок мяса и мешала в горшке какое-то варево. Чарли и Джозеф успели сходить к ручью и хотя бы частично смыть с себя следы вчерашнего похмелья и теперь сидели у огня, как и слепая Сики. Мы тоже сели. Иштон вручила всем по порции мяса и каких-то корнеплодов на оловянных тарелках – всем, кроме меня. Дружно не обращая на меня внимания, они начали есть.
– Жены не обслуживают рабынь, – пояснил Джозеф. – Вам следует подождать и самой взять еду, когда остальные закончат… если что-нибудь останется.