Дикая Флетчер

Я нашла его, а теперь мне предстоит потерять его заново. На этот раз навсегда.

Он снова и снова разбивает мне сердце, независимо от того, хочет он этого или нет.

Я не уверена, когда именно пропал напор воды, но неожиданно я оказалась стоящей под унылой струйкой, с головой, покрытой мыльной грязью, и телом, дрожащим от потери тепла.

– Нет, нет, нет… Не говори мне… – Я вожусь с душевой лейкой, настраивая ее то так, то эдак. Ничего.

Я поворачиваю кран до упора вправо. Ничего.

У нас закончилась вода. Джона предупреждал меня, что это может случиться.

Я испускаю тяжелый вздох разочарования и с силой прижимаюсь лбом к стене душевой кабины.

– Черт возьми, – срывается с моих губ.

И я наконец перестаю бороться со слезами.

* * *

В дверь ванной раздается тихий стук.

– Калла?

Я прижимаю губы к коленям, чтобы не отвечать. Я не могу сейчас разбираться с Джоной.

– Калла? – окликает он мгновение спустя более решительно. Дверная ручка дребезжит. – Впусти меня.

– Оставь меня одну, – бурчу я.

– Слушай, или ты меня впустишь, или я войду сам.

Я не отвечаю. Не делаю никаких движений.

Пол скрипит, когда Джона отходит по коридору, прочь от ванной. Но потом он возвращается, и раздается странный хруст металла о металл. Дверь в ванную с хлопком открывается. Я вижу искаженное отражение Джоны, застывшего в дверном проеме, в блестящем хромированном кране, но не оборачиваюсь.

– Что ты делаешь?

– У меня кончилась вода.

Как давно я опустилась на пол ванны и обхватила руками колени? Должно быть, прошло много времени. Я перестала дрожать, перестала плакать. Мои волосы все еще намылены, хотя пена на них разгладилась.

Джона вздыхает.

– Пойдем, можешь воспользоваться моей ванной. – Он входит в ванную и протягивает руку.

Я игнорирую ее, отодвигаясь от него.

– Калла…

– Когда ты узнал? – спрашиваю я, мой голос странно пустой.

Он опускает свое большое тело на край ванны, устремляя взгляд вперед, на дверцы трюмо. На нем та же самая одежда, от которой исходит запах дыма. Прошлая ночь кажется такой далекой.

– В тот же день, когда Агги рассказала мне, что происходит, в этот же день приехала ты. У меня было плохое предчувствие, когда я выпытывал у Рена подробности. Он все время говорил о плане лечения, о том, сколько дней в неделю ему придется бывать в Анкоридже, где он будет жить. Потом он улетел, а я полетел за тобой. – Какое-то мгновение Джона пристально изучает свои щербатые ногти. – Я узнал это от него позже той ночью.

Вот в чем разница между мной и Джоной. Я просто приняла нежелание отца говорить об этом, потому что в глубине души тоже не была готова разговаривать об этом. Я была счастлива избегать правды, которую должна была заметить за километр.

– Значит, ты уже знал тем утром, когда я пришла просить подвезти меня к «Мейеру».

Он знал все это время.

Голова Джоны падает на руки, пальцы пробегают по волосам, заставляя их встать дыбом.

– Он заставил меня пообещать, что я не скажу ни слова ни тебе, ни Агги. Поверь мне, я хотел так много раз. Я был близок к этому прошлой ночью. Но Рен хотел сам объяснить тебе свое решение. Я не мог отобрать это у него. – Джона замолкает. – Ты можешь злиться на меня сколько угодно, можешь ненавидеть меня до глубины души и не хотеть со мной разговаривать, но это не изменит того факта, что Рен умрет, и мы все должны найти способ смириться с этим.

– Ты хотя бы попытался уговорить его на лечение?

– А ты как думаешь, Калла? – В его голосе вспыхивает раздражение. – Не смей ни секунды думать, что ты меньше хочешь, чтобы это произошло, или что это причинит тебе больше боли, чем мне, или Агнес, или Мейбл. Ты вернешься к своей жизни в Торонто с воспоминаниями о нем. А мы останемся здесь, чувствуя его отсутствие каждый день… – Джона резко обрывает свою речь, его голос становится хриплым.

– Как ты на него не злишься?

– Не злюсь? Я в бешенстве! В бешенстве, что он так долго ждал, чтобы пройти обследование. В бешенстве, что он не покончил с этим дерьмом много лет назад. – Его рокочущий голос заполняет тесное пространство. Проходит мгновение, прежде чем Джона снова начинает говорить, уже более спокойно. – Но Рен не принимает необдуманных решений. Он долго и тщательно обдумывает их. Даже если врачи говорят, что могут дать ему всего несколько дополнительных недель, я не могу винить его за то, что он не хочет тратить на лечение то время, что у него есть.

– А как же остальные, которым приходится сидеть и смотреть? – глухо спрашиваю я. Неужели он не подумал о том, как это отразится на людях, которые его любят?

– Он убедил себя, что принимает лучшее решение для всеобщего блага, и дело в том, что, приняв решение единожды, он уже не может его изменить. Он более упрям, чем я.

Например, решение, которое он принял, отпустив нас с мамой все эти годы тому назад.