Раздается еще один взрыв смеха и крик Джоны:
– Не торопи меня!
– Но если серьезно, Джона, за эти последние три года я узнал от тебя о полетах больше, чем за всю прошлую жизнь. Я по-прежнему считаю тебя сумасшедшим сукиным сыном, приземлившимся на горный хребет не один, не два, а три раза, чтобы снять оттуда альпинистов, но ты знаешь, как летать, и я надеюсь, что однажды мне представится возможность снова поработать с тобой.
– Просто возвращайся на Аляску, и у тебя все получится, приятель, – с ухмылкой бросает Джона. – Потому что ты знаешь, что я никогда не уеду.
Все смеются.
Тем временем мои легкие сжимаются.
Джона никогда не покинет Аляску.
Я отчетливо осознаю это с момента нашего первого поцелуя и стараюсь не обращать внимания каждый раз, когда он отстраняется от моего тела, обхватывает меня руками, и мы погружаемся в тихую ночь. Я знала и все равно шла к нему, день за днем, ночь за ночью, желая получить все, что смогу, пока могу.
Не ожидая, что буду испытывать к нему такие сильные чувства.
Я еще даже не уехала, а мне уже больно.
– Черт побери, мы вернемся. Через пять лет. Максимум. – Макс тихонько хихикает, а затем поворачивается, чтобы отыскать моего отца, который копошится в дальнем углу, небрежно сложив руки перед собой, и тихо улыбается. Макс делает глубокий вдох. – Рен, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты поверил в меня настолько, что нанял меня…
– Тогда лучше поблагодари Агнес. Это она вытащила твое резюме из кучи других и позвала тебя на собеседование.
– Мне просто понравилась его улыбка, – говорит Агнес, пожимая плечами.
Еще один виток смеха.
– Ну, вы дали работу не только мне, но и Шэрон. Господь свидетель, она бы сошла с ума здесь, если бы вы этого не сделали, и я думаю, вы это знали. Я имею в виду, счастливая жена – счастливая жизнь, верно?
Со стороны женатых мужчин в комнате раздается хор согласия.
– Какой бы ни была причина, я в большом долгу перед вами за это, а также за все воспоминания, которые мы приобрели за эти три года в семье «Дикой Аляски». Мы с Шэрон лежали ночью в постели и вспоминали. Например, январь этого года, когда на нас обрушился сильнейший шторм, а потом пять дней подряд было минус двадцать. Все сходили с ума, и что сделали эти ребята? Устроили чертово луау, с гавайской музыкой, едой и всем остальным. Рен пришел в юбке из травы и с кокосовыми орехами. Клянусь, у меня есть фото!
По комнате прокатывается смех.
– А прошлой зимой мы построили огромную снежную пещеру на заднем дворе и осветили ее свечами. Рен притащил старый гриль и начал жарить гамбургеры. Это было похоже на летнее барбекю, только с прилипшими к носу волосами. – Макс вздыхает. – Дружище, у нас было так много хороших моментов с тобой и со всеми в «Дикой Аляске». – Он поднимает руку. – Я все еще сожалею об обоях. Я не знал, как много для тебя значат эти утки, но, если это хоть немного поможет, это была идея Джоны, а я был пьян как скунс.
Таким образом, тайна утиных сосков оказалась раскрыта.
Мой папа качает головой, но улыбается.
– Наверное, я хочу сказать… спасибо, что дали мне шанс прилететь сюда ради вас, что позволили нам стать частью семьи «Дикой Аляски» и всем посмеяться. И… э… – Он склоняет голову, прочищает горло, и когда он снова поднимает ее, я вижу блеск в его глазах. – Я буду скучать по тебе, – хриплым голосом произносит Макс.
Шэрон подносит руку ко рту и наклоняет голову, пытаясь скрыть слезы, которые теперь катятся по ее щекам. Затем раздается другое сопение. Я осмеливаюсь позволить своему взгляду поблуждать, чтобы увидеть осознание и печаль в глазах каждого, напряженные челюсти, покорные улыбки. Мы все знаем, что на самом деле имеет в виду Макс.
И внезапно это становится похоже не столько на прощальную вечеринку для счастливой пары, покидающей Аляску, сколько на последнее прощание для тихого человека, который стоит в углу. Его плечи ссутулились.
Его лицо бледное и осунувшееся.
Его усталые глаза и стоическая улыбка говорят мне о том, что я уже заметила, но отказывалась принять.
Внезапно воздух в вестибюле становится слишком густым, гул слишком громким, взглядов слишком много.
Обойдя столы с едой, я бесшумно ныряю в офис и иду дальше, через комнату персонала, по длинному, узкому коридору. Я протискиваюсь в дверь и выхожу на склад. Двери гаражного типа открыты, впуская прохладный ветерок, влажный от тумана. Несколько рабочих с любопытством наблюдают за перетаскиванием по полу поддонов с грузом, но никто ничего не говорит о том, что я там нахожусь.
Я спешу пройти через весь ангар и дальше, обхватив себя руками за грудь в поисках утешения и не находя его.
Вероника сидит одна в углу. Должно быть, она там для проведения техобслуживания. Теперь я мчусь к ней, с легкостью забираюсь наверх, чтобы свернуться в кресле пилота – кресле моего отца. На мгновение я опускаю руки на руль.
А потом подтягиваю ноги к груди, зарываюсь лицом в колени и позволяю себе заплакать, не в силах совладать с реальностью.
Дверь со скрипом открывается. Почему-то я знаю, что это Джона, даже не глядя.