Дикая Флетчер

– Вязание? – Папа хмурится. – С каких это пор они вяжут?

Я пожимаю плечами.

– С этих самых?

Я избегаю его взгляда, поправляя простыни. Даже если у отца есть подозрения, он не упорствует. Он слишком уставший, чтобы задавать много вопросов в эти дни.

– Джона собирается снова остаться здесь на ночь?

– Ага, думаю, да. Если ты не против.

Я перестала ходить к нему по ночам две недели назад, когда стало понятно, что папу нельзя оставлять одного. Тогда Джона взял на себя труд разобрать двуспальную кровать моего отца, убрать его комнату и настоять на том, что он будет приходить ночевать сюда. С тех пор мы живем там.

– Да, это хорошая идея. Я хочу, чтобы он был здесь на случай… – Его голос затихает.

На случай, если он умрет ночью. Вот что говорит мой отец.

– Этого не случится сегодня, папа.

Джейн потратила много времени, объясняя нам, чего ожидать. Одышка, отключение органов, ухудшение психического состояния.

Все мы, включая моего отца, знаем, что это произойдет, и скоро.

Но не этой ночью.

Я включаю спортивные трансляции для него.

– Вернусь через секунду с твоими таблетками, – говорю я, поправляя папе одеяло и целуя в лоб.

Я нахожусь на кухне, готовя ему лекарства на ночь, когда к дорожке дома подъезжает «Эскейп» Джоны. Набросив туфли, я выбегаю на улицу в прохладный вечер, не потрудившись захватить куртку.

Я вздыхаю с облегчением.

– Ты это сделала.

Мама смотрит на меня и, прикрыв рот рукой, начинает плакать.

* * *

– Эй, Калла, не могла бы ты принести мне воды? – хриплым голосом окликает меня отец.

– Да, конечно.

Я беру стакан, который уже успела налить, вместе с таблетками.

Мама, как всегда стильная, в простой черной водолазке, приталенных джинсах и коллекции украшений, молча забирает лекарства у меня из рук. Глубоко вздохнув и бросив последний задумчивый взгляд на уток-крякв, она направляется в гостиную, ее ноги в носках бесшумно ступают по обычно скрипучему полу.

На самом деле она почти ничего не говорила с тех пор, как вылезла из внедорожника Джоны.

Для нее это должно быть совершенно невероятно – вернуться на Аляску спустя двадцать четыре года.

Снова увидеть моего отца, спустя столько времени.

Джона обхватывает мой торс сзади, пока мы наблюдаем за воссоединением, о котором мой отец ничего не знает, и от которого Агнес и Мейбл намеренно отстранились, чтобы дать им пространство.

– Твоя мама очень горячая штучка, – шепчет мне на ухо Джона, слишком тихо, чтобы это можно было разобрать сквозь гулкий голос спортивного диктора.

– Это потому что Саймон не прячет всю ее косметику, как какой-нибудь психопат, – шепчу я в ответ.

Джона крепче прижимает меня к себе, пока мы смотрим, как мама тихо огибает больничную койку. Я понимаю, что дрожу.

Наверное, потому что это первый раз, когда я вижу своих родителей в одной комнате, насколько я помню, и это происходит на смертном одре моего отца.

– Привет, Рен.

Мамины глаза блестят, когда она протягивает стакан перед собой двумя трясущимися руками с идеальным маникюром, глядя на человека, который украл ее сердце столько лет назад. И почти столько же лет она пыталась его не любить.

Тело Джоны напрягается, и я понимаю, что он задерживает дыхание вместе со мной, пока мы ждем три… четыре… пять секунд, пока мой отец что-нибудь ответит.

Что угодно.

Папа начинает всхлипывать.

И вот так, я чувствую, круг замыкается. Возврат к началу и приближение к концу.

Меня охватывает спокойствие, даже когда я поворачиваюсь и плачу в рубашку Джоны.

Глава 26

– Мне кажется, я видела, как черная закатилась под печку! – кричу я с плетеного сиденья на крыльце, держа в руках кружку с теплым кофе. – Они задели книжный шкаф, когда выносили больничную кровать.

Мгновение спустя через открытое окно я слышу крик Мейбл: «Нашла!», а затем щелчок шашки.

– Хорошо, – бормочу я, добавляя слишком тихо, чтобы она не смогла расслышать: – Ты не сможешь играть, если у тебя пропадут фигуры.

И все же нам всем придется играть дальше без важной недостающей фигуры, признаю я, когда в горле разбухает болезненный ком.

Папа скончался пять дней назад, в окружении своих близких, как и пишут во всех газетных некрологах.

Он умер, как и жил. Тихо, с покорным вздохом и улыбкой смирения.

Оставив огромную дыру в моей груди, которую вряд ли когда-нибудь сможет заполнить время. И все же я ни на что не променяю эту пустоту.

Тонкий аромат цветочных духов возвещает о присутствии моей мамы еще до того, как она выходит на крыльцо.

– Это все еще так нереально – быть здесь, – бормочет она, усаживаясь на плетеное кресло рядом со мной. – Я не могу поверить, что он все это сохранил.

Она здесь – просто аномалия: шелковая красная блузка и отглаженные брюки, гладкие волосы, безупречный макияж, на запястьях сверкают браслеты с драгоценными камнями.

Трудно поверить, что когда-то, давным-давно, это гаражное барахло было ее вещами.

– Он хранил все, что было связано с тобой, мам.

В том числе и свою любовь.