Дикая Флетчер

Она делает глубокий, дрожащий вдох, и на мгновение я решаю, что она снова сорвется, как делала это бесчисленное количество раз в тот вечер, когда папа умер, и в течение долгих, эмоциональных дней, которые последовали за этим. Но она держится, и я беру ее руку и сжимаю, пытаясь молча передать ей свою благодарность. Я так рада, что она приехала. Как хорошо, что мне не пришлось спорить, уговаривать или умолять. Все, что потребовалось, – это одно сообщение, одна строчка «Я думаю, тебе нужно быть здесь», и через три дня она уже летела в самолете.

Отец никогда бы не попросил ее приехать, но я чувствовала абсолютное умиротворение, исходящее от него, когда мама сидела в кресле рядом с ним последние несколько дней, держа его слабую руку.

Я видела, как его губы растягивались в улыбке, когда она громко смеялась над чем-то в телевизоре.

И я видела слезу, выкатившуюся из уголка его глаза, когда мама наклонилась и поцеловала его в последний раз.

– Джона на работе? – тихо спрашивает она.

– Ага. Он сказал, что сегодня задержится.

Он задерживается каждый вечер. Я не могу сказать, потому ли это, что он избегает думать о смерти моего отца, или из-за того, что я скоро уезжаю. Вероятно, из-за того и другого. Я чувствую, как он медленно отделяет себя от этого – от нас – вероятно, единственным способом, который он знает. Я не могу его винить, потому что мне и самой трудно смириться с нашим приближающимся концом.

Мама открывает рот.

– Не надо, мам. Я просто не могу слушать это сейчас.

Он – ворон, я – его гусыня-жена. Он – сельская Аляска, процветающая тихими ночами и дикими, безумными полетами в небе, чтобы спасать жизни. Я – девушка, которая теперь, когда моего отца больше нет, а в доме снова стало жутко тихо – даже еще тише, – нуждается в городской суете. В ее прежней жизни.

В которую Джона не вписывается, как бы мне этого ни хотелось. Я бы никогда не заставила его попытаться переехать ради меня. По правде говоря, я не могу себе этого представить.

Я вижу кивок мамы периферийным зрением, пока ее взгляд блуждает по мне.

– Ты кажешься непохожей на себя, Калла.

Я фыркаю.

– Я не красилась уже несколько недель.

Мой стайлер волшебным образом появился на комоде несколько недель назад, после того как я разрыдалась из-за своих матовых волос, но от косметички по-прежнему нет и следа.

– Не могу поверить, что ты не убила его за это.

– Я тоже.

Я думаю о том, как я была зла и раздражена на Джону в тот момент. Сейчас мне становится смешно. Боже, он может быть таким упрямым ублюдком.

– Но нет, – тихо бормочет мама, все еще изучая меня. – Я думаю, что дело даже не в косметике. Я не знаю…

Она позволяет своим мыслям унестись в тундру.

– Ты уверена, что не хочешь улететь домой со мной? Саймон проверил, и там еще есть свободные места.

– Ага. Я собираюсь помочь Агнес убраться в доме. Посмотрим, какая еще помощь ей может понадобиться.

Это ложь. Я имею в виду, я действительно хочу помочь Агнес, но задерживаюсь не из-за этого.

И взгляд, которым мама смотрит на меня, говорит, что она чертовски хорошо это понимает. Тяжело вздохнув, она протягивает руку, чтобы утешительно погладить мою ногу.

– Я ведь предупреждала тебя о том, чтобы ты не влюбилась в одного из этих небесных ковбоев, да?

– Ага, ты предупреждала.

Я пытаюсь рассмеяться.

Пока, наконец, не сдаюсь под натиском слез.

Потому что я не вернусь домой с одной огромной дырой в сердце.

Я вернусь с двумя.

* * *

– Ты можешь взять ее с собой. – Джона кивает на потрепанную бумажную книгу, которую я листала, когда он вошел в спальню. – Ну, знаешь, когда ты научишься не засыпать, читая.

Мои ноздри улавливают запах его мятной зубной пасты, пока я иду к его кровати. Этот парень проводит неестественное количество времени в ванной каждый день, чистя зубы, и, наверное, отчасти поэтому у него такая идеальная улыбка.

Я закатываю глаза, нагло разглядывая его мощное тело, когда он снимает с себя хлопковую рубашку и бросает ее в корзину для белья. Далее снимаются его мешковатые, непрезентабельные джинсы, обнажающие мускулистые бедра и икры.

– Я научу тебя покупать брюки, которые тебе подходят, – мягко произношу я.

Я ожидаю, что Джона скажет что-нибудь об обращении с ним как с куклой или что-то в этом роде, но он лишь усмехается.

Потому что это пустое обещание, и мы оба это знаем.

Это последняя ночь, когда я свернусь калачиком под одеялом в его постели, наблюдая, как Джона раздевается после долгого дня полетов, чувствуя, как мое тело согревается от обещания его горячей кожи, его твердого торса и его объятий.

Завтра я уезжаю.

И эта давящая тяжесть в груди говорит мне, что я еще не готова к прощанию.

Матрас проседает под тяжестью Джоны, когда он садится на край, широкой, мускулистой спиной ко мне. Он замирает на мгновение, его взгляд останавливается на прикроватной лампе, но его мысли, кажется, далеко от нее.