Дикая Флетчер

Джона открывает рот, чтобы заговорить, но останавливается, задумчиво хмурясь.

– Что они сказали тебе о Мейбл?

– Ты имеешь в виду ту девочку, о которой я даже не слышала десять минут назад?

Его вопрос – это подтверждение того, что мне было нужно. По моей щеке стекает слезинка, и я быстро смахиваю ее свободной рукой. Я ненавижу то, что так легко плачу, когда расстроена.

– Рен никогда не рассказывал тебе о ней?

Как много Джона знает о наших разорванных отношениях?

– Ни слова. С тех пор, как он отказался быть моим отцом.

Но, видимо, не ее. Скатывается еще одна слеза. На этот раз я не смахиваю ее.

– У меня было двенадцать лет, чтобы смириться с мыслью, что он больше беспокоился о своих самолетах и Аляске, чем обо мне, – насмешливо фыркаю я, – а теперь я узнаю, что на самом деле это было потому, что у него появился еще один ребенок.

Джона выпускает мою руку из своей.

– Черт возьми, Рен, – бормочет он, и еще что-то, чего я не улавливаю, но это определенно поток ругательств.

Я поднимаюсь по остальным ступеням, чтобы зайти внутрь и остаться со своими мыслями наедине.

– Отец Мейбл работал на Рена. Он был пилотом «Дикой Аляски», – окликает Джона, заставив меня замереть на месте.

– Подожди! Значит… мой отец – не ее отец?

– Нет, ее отец не он, – медленно и четко произносит Джона.

Мои плечи опускаются от странного чувства облегчения.

– Так где же сейчас отец Мейбл?

– Он погиб в авиакатастрофе за несколько месяцев до рождения Мейбл.

– О… Это… дерьмово.

Джона делает небольшую паузу, похоже, размышляя.

– Зачем ты приехала на Аляску, Калла?

Я хмурюсь.

– Что ты имеешь в виду? Чтобы узнать своего отца поближе, ты знаешь… На всякий случай.

Мне не нужно объяснять дальше.

– Может, тебе стоит познакомиться с Реном, просто потому что. И перестать искать причины, чтобы продолжать ненавидеть его.

– Я не ненавижу его. И я ничего не ищу. Это… Ты не понимаешь.

Джона тяжко вздыхает.

– Это не мое дело, что произошло между вами. Вы должны сами разобраться со своей драмой. Но я знаю, каково это – решить, что ты хочешь попытаться простить кого-то, только чтобы понять, что ты ждал слишком долго. – Его взгляд перемещается на землю, а затем возвращается к моему лицу. – Поверь мне, ты не хочешь, чтобы это висело у тебя над головой.

Даже сквозь бороду я замечаю, как напряжена его челюсть.

Он говорит о своем отце? Что между ними произошло? Я выдерживаю его пристальный взгляд в течение одной… двух… трех долгих секунд.

Он первым перестает смотреть на меня, его глаза устремляются к дому Агнес, туда, где мой отец прислонился к перилам, поднеся руку ко рту на мгновение, прежде чем убрать ее. Он курит.

Меня захлестывает леденящее желудок замешательство. Я приревновала безо всякой причины и выбежала, испортив ужин и сделав ситуацию еще более неловкой, чем она уже была.

Так я не позволила своей обиде взять верх надо мной. Вот и контроль над своими действиями.

– Знаешь, ты определенно дочь Рена, – бормочет Джона.

– Почему ты так говоришь? – настороженно спрашиваю я.

Хочу ли я услышать ответ?

– Потому что ни у кого из вас не хватает смелости высказать свое мнение, когда это важнее всего.

Я смотрю, как он уходит прочь, хрустя гравием под сапогами.

Глава 10

Я лихорадочно расчесываю комариный укус на задней части икры, когда дверь на террасу из гостиной раздвигается.

Высовывается голова отца.

– Вот ты где.

Его взгляд скользит по лоскутному одеялу, которое я притащила из своей спальни и укуталась в него, чтобы защититься от вечерней прохлады, пока я сижу, свернувшись калачиком, на шатком алюминиевом стуле.

– Голодна?

– Немного, – робко признаюсь я, чувствуя, как щеки снова вспыхивают от смущения за сцену, которую я устроила.

Отец показывается с двумя обеденными тарелками в одной руке.

– Агнес позаботилась об этом. Сказала, что ты не ешь картофельное пюре, поэтому она положила тебе побольше всего остального.

Он ставит тарелку на потертый журнальный столик передо мной. На ней груда белого и темного мяса – больше, чем я могу съесть, – и, как бы это ни было смешно, горошек и морковка[17].

Папа кивает на стул рядом со мной, оранжево-красные плетеные полоски которого порваны в нескольких местах и выглядят готовыми порваться при малейшей нагрузке на них.

– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?

– Нет. Конечно нет. Вперед.

Он со стоном опускается на стул, ставит свою тарелку на стопку пластиковых контейнеров, сваленных рядом.

– Агнес отлично готовит жареную курицу. Я еще не встречал никого, кто бы не возвращался за добавкой.

Я тянусь к своей тарелке.

– Я унесу посуду, когда мы закончим. Хочу извиниться за произошедшее.

Отец открывает рот, чтобы что-то сказать, но потом, похоже, передумывает и достает из жилетного кармана банку пива.

– Хочешь пить?

В обычной ситуации я бы отказалась, но что-то внутри заставляет меня согласиться.

Он достает вторую из другого кармана. В тишине мирного вечера раздается звук открывающейся банки.

Я наблюдаю за отцом с минуту, пока он потягивает пиво, а его мысли витают в гектарах полей за нами.

Нужно ли мне вспоминать мое фиаско?