Дикая кровь

Степь была в неистовой поре цветения. В низинах сочно цвел пикульник, золотился душистый донник, а по зеленым перелескам пламенели солнечные жарки. Но с юга сквозь Саяны уже прорывались горячие ветры, иссушающие плодоносную землю. Пройдет несколько знойных дней, и степь пожелтеет, завянет. Вот почему живо вспомнились Шанде подгородные пастбища, где тучная, по пояс, зеленая трава до самой зимы, и он сказал:

— Почему бы не кочевать нам под Красный Яр? Если бы русские не брали аманатов!

— Будешь сидеть в остроге, как Итпола, — грустно усмехнулся Иренек, и его ястребиное лицо вдруг передернулось. Иренеку явно недоставало сейчас Итполы, своевременных и разумных советов спокойного, всегда уравновешенного друга. Итпола научил Иренека тонкой хитрости и выдержке там, где Иренек вспыхивал, как сухая трава.

Но при всем его изворотливом, хитром уме Итпола иногда бывал чересчур доверчив. Не воевода, а доверчивость самого Итполы посадила князца в позорную аманатскую избу. Бежать из-под Красного Яра ему нужно было следом за Шандой, однако Итпола не сделал этого сразу, чего-то замешкался, и теперь томится в злой неволе, а его беспризорный улус платит ясак.

— Если бы удалось поймать русских, мы бы обменяли их на Итполу, — задумчиво проговорил Иренек.

— Воевода не согласится на размен, — возразил Шанда. — Что ему пользы от одного-двух казаков? А Итполин улус приносит сотни соболей и лисиц.

Иренек бросил быстрый взгляд на Айкана:

— Нужно было схватить племянника Ивашку, когда он ездил к Алтын-хану. Однако я сам не поменял бы его на Итполу. Если русские не находят лучшего посла, чем киргиз, значит, киргиз того стоит.

— Ивашко знает русскую грамоту и обычаи русских, — равнодушно, словно о совсем чужом человеке, сказал Айкан.

— Мы посылали бы его на Москву говорить с Белым царем. Но Ивашко позабыл свой род и племя, и нечего нам думать о нем. Нужно думать, как освободить Итполу, — решительно произнес Иренек.

На чистоструйной речке Вире, где издавна кочевал качинский род бирюсов, нашли лишь один крохотный улус. Юрты бедные, все покрыты красным лиственничным корьем. Ни скота близко, ни собак. На голос Иренека из одной юрты вышел немощный, с серым лицом мужчина в рваной овчинной шубе:

— О, горе мне! Почему я жив?

Иренек нахмурился и поскакал прочь. Сердце князя больно сжалось от чувства тяжелой вины перед этим улусом, перед всей степью. Нет, пусть киргизы умрут все до единого, пусть ветер развеет по холмам и долинам пепел самого Иренека, но такого жестокого позора он больше не допустит. Или киргизы вдруг перестали быть мужчинами? Или родовые князцы уже не хозяева над степными родами?

Долина Уйбата, в которой обычно бродили без счета тучные стада, сейчас тоже была совершенно пустой, словно по ней пронесся ураган, унесший юрты, людей, скот. Долго ездили всадники по ее каменистым взлобкам, солончакам и заболоченным низинам, пока у подножия хребта Саксар не наткнулись на погрязший в овечьем навозе улус алтырского князца Талая. Самого князца в улусе не застали. Старший сын его — Конкоша, маленький ростом, с хомячьими отвисшими щеками, гнилозубый и слюнявый, встретил алтысаров с подобающей приветливостью. Когда они рассказали ему о том, что видели в степи, Конкоша вздохнул и сказал:

— Не к кому съездить в гости. Кто и жив остался, тот откочевал в горные леса, подальше от Алтын-хана.

Талай вот уже неделю как жил за Енисеем у тубинцев, его ожидали домой со дня на день. В улусе готовились к загонной охоте: в распадках хребта паслось много коз.

— Вот и мы поохотимся, — сказал Иренек. — А то парни разучились метко стрелять.

Вместе с Конкошей алтырские князцы побывали у сагайцев. И всюду в долинах встречало их полное запустение. Ограбленные, запуганные люди приходили в ужас от одного топота копыт.

«Лишь сознание собственного могущества может победить страх», — думал начальный князь.

Талай привез от тубинцев нерадостную весть: роды «лучших» князцов откочевали на земли своих кыштымов под Канский острожек. Никакой помощи Иренеку тубинцы теперь не окажут. Больше того, князец Бурчан ездил на поклон к воеводе и свез воеводше в почесть двух рыжих бобров на шапку, сыновьям Герасима — по лисице черно-бурой. И дал Бурчан ото всех тубинских князцов клятву быть под рукою Москвы неотлучно и платить ясак Красному Яру.

Иренек молча выслушал упавшего духом Талая и, немного подумав, сказал:

— Тубинские роды продались воеводе. Бурчан и прочие князцы пожалеют об этом.

Охотиться с Талаем алтысары не стали, им было теперь не до охоты. Договорившись об участии алтырцев в предстоящих набегах, Иренек в ночь уехал на Июсы, где Абалак неусыпно готовил к боям киргизское войско.

Переправившись через Енисей на плотах и в больших лодках, киргизы двинулись по свежим следам вчерашних союзников. Иренек спешил, чтобы выйти к Канскому острожку раньше, чем молва о военном походе достигнет Красного Яра. Воинам не было отдыха: едва разгорались костры и лошади припадали губами к сочной траве, по лагерю пролетал клич начального князя:

— Вперед!