Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Ведьмина дочь еще снилась ей в гильдии – она пускала кораблики из листьев по воде весной, и смеялась, и солнце путалось в ее волосах… А Даэн была рядом, и сердце полнилось теплом и мягким ощущением того, что так будет всегда.

Дни постепенно стирали из памяти ее черты, лишь глаза маленькой ведьмы Даэн помнила. Смутно помнила, что коса у нее черная, что смола, длинная, а кожа белая, будто бы снег или лепестки яблонь. Помнила, что травы льнули к ее босым ногам, а ладошка у нее была мягкая, маленькая. А потом круговерть лиц и чужих закружила ее, и Даэн вовсе позабыла ее имя – только смутный образ и остался, отзывающийся каким-то трогательным, ласковым теплом, которое Птица уже и не могла понять.

У Тори, одногодки Даэн, были огненные волосы, зеленые кошачьи глаза и мягкие губы. Своими речами она кружила головы, взглядом топила самые неприступные сердца, и не было среди их сверстниц хоть одной, что убереглась бы от чар рыжей Птицы. Да и среди старших тоже. Даэн полюбила ее всем сердцем, таскалась за ней побитым щенком, преданно заглядывала в глаза и непрестанно молилась Хартанэ: Богиня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Пусть она станет моей.

И Богиня смилостивилась. После того, как Даэн получила первое Крыло, молодым Птицам было велено тренироваться вместе, создавая Узор одновременно. И напротив нее всегда становилась Тори. Когда она начинала плести Танец, Даэн казалось, что девушка Танцует лишь для нее, и в ее глазах растворяется весь мир. Руки дрожали, сердце колотилось словно безумное, и Наставницы постоянно ругали Даэн – мол, никак сосредоточиться не может, поймать образы, посланные Богиней… А потом, однажды зимним вечером, на балкон Птичьей башни, где Даэн частенько тренировалась сама, пришла Тори.

В келье Даэн, куда они буквально влетели, срывая друг с друга одежду, стало невероятно жарко. Тори обнимала неистово, до хруста, и весь мир за пределами каменных стен показался вдруг таким далеким и не нужным. Когда огонь ее волос разметался на белой подушке, когда она горячо шептала на ухо Даэн ее имя, Птица поклялась себе, что отдаст свою жизнь ей. Отныне Тори стала ее Богиней, всем миром ее, и Даэн носилась, словно молодой стриж по весне, абсолютно хмельная от счастья – Хартанэ услышала! Тори лишь смеялась на ее признания, ерошила черные кудри Даэн и уходила, а той было все равно. Ее счастье, ее судьба была с ней.

Только для Тори не существовало ни того счастья, ни того трепетного «навсегда». Она отдавала себя тем, кто желал ее, легко, перелетая из рук в руки, но неизменно возвращаясь к Даэн. Та отказывалась верить, что ее Тори, ее поцелованная солнцем девочка, может так поступить. Она ведь сама пришла к Даэн, сама сделала свой выбор – и разве могла она так просто оставить ее?

Потом были слезы, горечь, долгие разговоры, когда Даэн пыталась достучаться до сердца рыжей девушки, глядящей не на нее, а будто бы сквозь, не слышащей, не замечающей. Чужой. Тори никогда не была судьбой Даэн – только Коршун поняла это поздно, когда сердцу уже стало холодно.

С тех пор прошло уже много лет. Тори быстро отболела, но раны, оставленные ею, заживать не желали еще очень долго. Даэн больше не искала никого, кто смог бы отогреть ее, постепенно замерзала, но что уж там… В конце концов, у нее была Гильдия, был Путь, о котором она мечтала – что с того, что никто не разделит его с тобой, Птица? Это не страшно. Мало ли таких, как ты.

Образ Мары, забытый и далекий, иногда проскальзывал где-то на границе сознания, по самому краешку теплых видений. Даэн видела ее тень меж шершавых стволов, видела ее следы на песке у кромки воды, когда вспоминала родной лес. И всякий раз, поднимая голову к перламутровому серому небу, ей казалось, что где-то она видела этот северный цвет. Но никак не могла вспомнить, где, и почему вдруг это так важно.

А сейчас все менялось. Будто бы после долгой зимы наконец пришла молодая весна в венке из лютиков и фиалок, и, заливисто хохоча, рассыпает по земле сладкую холодную росу. Ледяная крепость, которую Даэн годами строила, заботливо заливая и без того жесткий булыжник слоями льда, в один миг разрушилась, обнажив мягкое, болезненно-живое сердце. Птице было страшно. Птица уже и не помнила, как это – чувствовать.

Это просто воспоминания, Даэн. Ты размякла, а тут появилось твое былое. Вот и заметалась, глупая, прекращай.

Огоньки былого должны гаснуть в ладонях, правда же, Хартанэ? Правда же?

Противный ком снова подступил к горлу, и Даэн подавила желание отвесить самой себе пощечину. Она не сопливый птенец, который будет рыдать, влюбившись в какую-нибудь красавицу-Птицу. Вот только глаза продолжало резать, и Даэн часто заморгала, нахмурившись. Она не заплачет. Когда неприятное ощущение наконец отступило, Птица поглубже вдохнула, успокаиваясь и затихая.