Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Завтра их дороги снова разойдутся – и кто знает, заплетутся ли в одну снова. Мара – далекое, солнечное видение, ее нельзя любить, нельзя, нельзя, она завтра исчезнет и навсегда растает дымом… Нельзя. Нельзя, слышишь? Только имя ее оставило ощущение поцелуя на губах, а тонкий запах, обвивший ее запястье невидимым браслетом, до сих пор чудился Даэн.

Любить? Ты что, смеешься, Птица? Слишком долго одна была? Второй раз в жизни видишь ее, а уже смеешь называть любовью то, что к ней в тебе проснулось.

Увещевания не слишком помогали. Глухо застонав, чтоб никто не услышал, Даэн перевернулась на живот, накрывая голову подушкой. Сон явно не желал идти к ней – и вряд ли ныне придет. Внутри метались безумными птицами чувства, ощущения, мысли, и Птица не могла остановить их. И не знала, стала бы это делать, если бы все же могла.

На рассвете ветер сорвал с крыш белые волны снежных вихрей, рассыпав по земле легкую порошу. Стылая зыбь неба над городом медленно светлела, и сияние ледяной звезды постепенно тускнело. Даже когда пурга стелилась по земле, и из-за снега не было видно звезд, Ярис все равно пронизывала лучами темноту, и от того бледного света становилось не по себе – ничего живого в нем не было.

На рассвете трое путников покинули Лойнар.

========== Глава 8. В петле времени ==========

Ведьме снились беспокойные сны. Стаи черных птиц носились над ее головой, и хриплый клекот эхом разносился в бескрайней темноте, заставляя женщину затравленно озираться – кто-то прятался там, за рваными силуэтами крыл. Кто-то, чьи глаза неотрывно следили за ней. Липкий страх сковывал, Мара пыталась бежать, сбросить его с плеч – и не могла. Она ощущала этот голодный взгляд, чувствовала, как страшное существо подкрадывалось к ней, а птицы мельтешили все быстрее, быстрее, быстрее…

Разбудил ее собственный вскрик. Колдунья сидела на постели, тяжело дыша, хватала ртом воздух и пыталась унять дрожь, колотящую ее, словно в лихорадке. Спина была неприятно влажной от холодного пота, и ведьма поежилась – комната успела остыть. Тело казалось чужим, ватным и слабым, и подчинялось неохотно. Кое-как поднявшись с кровати, Мара обняла себя за плечи и, пошатываясь, подошла к окну, за которым уже начинался зимний бледный рассвет.

В щель меж досками пробрался тонкий усик холода. Он голодно и слепо потянулся к легкой руке, но, ощутив жар под кожей колдуньи, испуганно отпрянул, не решаясь вцепиться в ее ладонь. Прислонившись лбом к холодному стеклу, Мара глядела, как медленно небо светлеет, наливается сумрачным тусклым светом, как в далекой вышине клубятся тяжелые облака. Мир не изменился. Мир был прежним. Шрамы так же болезненно ныли, у сердца тихим серебряным клубком все так же мирно дремал дух, что летом разгуливал в лесах Гарварны в облике призрачной волчицы. Только с запястья все никак не желало слететь ощущение чужих губ – ласковых, теплых и мягких. Оно-то было новым.

Ведьма тряхнула головой, отгоняя прочь такое острое яркое видение: темные глаза, на донышке которых дробилось и плавилось золотое солнце. Лицо с едва заметными веснушками, мягко золотящаяся от теплого света свечи кожа, черные локоны, выбившиеся из тугой косы и чуть оттеняющие высокий лоб. Легкая усмешка тронула губы Мары.

Наверняка все Бессмертный знал. Наверняка он сейчас улыбался, будто проказливый мальчишка, и творил нити мира дальше, сплетая их воедино, перепутывая, связывая те, что оборвались. А может, и сам обрывал, если уж что-то ему не нравилось в созданном узоре, и перевязывал с иными, закручивая цветной рисунок великого полотна.

Дай мне еще раз повидаться с ней. Дай мне найти ее. Я, твое дитя, молю тебя об этом всем сердцем.

Мир за стеклом безмолвствовал. Только ветер мел поземку, закручивая ее причудливыми узорами над снежными просторами. Все-то ты слышишь, все знаешь. Вера моя – крепче каменных стен, и вся она – тебе. Веди.

Еще до того, как в кузнях и плавильнях Лойнара закипела утренняя работа, Мара покинула таверну, выспросив у хозяина, не направляются ли какие-нибудь подводы в сторону гор. Тот лишь пожал плечами – вестей о том не было никаких. С сожалением ведьма шла мимо Ярмарочной площади, пустующей в этот холодный утренний час – она надеялась встретить хоть бы кого-нибудь, кто мог бы стать ей попутчиком и довезти до гор. Однако, видимо, Бессмертный решил, что поблажек в пути ей итак выпало достаточно.

За стенами Лойнара бесновался ветер. Он трепал край плаща ведьмы, цеплялся за подол и рукава, то и дело резко сбрасывал капюшон с ее головы и вытрепывал смоляные прядки волос из косы. Он вовсе не походил на ласковый весенний ветерок, пахнущий первоцветами и мокрой землей – ледяные порывы били жестко, наотмашь, и нежности в его грубых касаниях было столько же, сколько живых травинок в Мертволесье – нисколько. В нем было что-то злое, немыслимо древнее и темное. Ведьма лишь упрямо сцепила зубы: на Изломе все меняется, подчиняясь недоброй воле ледяной звезды. Что ж поделать, если так… Только ни одно живое существо не повинно в этом.