Дикарь

Путешествие заняло тридцать шесть дней и ночей, которые показались десятью годами.

В основном все шло по одному и тому же распорядку, за исключение тех моментов, когда мы попадали в бурю. Майкл и я менялись на руле, хотя нам приходилось проводить целые часы, изощряясь с парусами, поднимая и спуская их, потому что мы хотели сохранить максимально возможную скорость, хоть нам и приходилось спускать грот, когда ветер уж слишком набирал силу.

Труди готовила еду. Разделавшись с готовкой, она поднималась на палубу и вела наблюдение. Уиттл разделял с ней обязанности впередсмотрящего. Мы все занимались этим по очереди, поскольку никому не улыбалось наскочить на айсберг. Мы миновали их целую кучу, но ни с одним не столкнулись.

Мы делали все, что в наших силах, старались помогать друг другу.

Труди держалась с Майклом подчеркнуто холодно; наверное, не могла простить, что он не прыгнул в море спасать ее вместо меня. Ко мне она, впрочем, тоже так и не потеплела. Когда она не давала мне распоряжения, то вела себя так, будто меня вообще не существовало. С Уиттлом она неизменно была кротка и послушна и ни разу не позволила себе ему нагрубить.

Майкл же вел себя по отношению к Труди и Уиттлу как побитый пес. Будь у него хвост, то он бы все время его держал поджатым. Тем не менее, яхтой он правил что надо. Когда никого кроме меня рядом не было, он снова превращался в человека, занимался исключительно навигацией, управлением, возился с парусами и такелажем, да раздавал мне команды. Чем опаснее становилась погода, тем лучше он держался. Вы бы ни в жизнь не поверили, что он любитель праздновать труса, если бы видели, как он вел нас через шторм и волны размером с гору. Когда позже вы бы увидели, как один-единственный взгляд Труди или Уиттла заставлял его увядать на глазах, то тоже не смогли бы в это поверить.

Уиттл чувствовал себя превосходно и веселился вовсю. Он разгуливал по палубе, словно Долговязый Джон Сильвер, с ножами на каждом бедре, и разговаривал не иначе как «Эй, дружище!», «По местам, ребята!» или «Разрази меня гром!»

В то время как обычные пираты носили повязку на глазу, Уиттл таскал ее на том месте, где обычно находится нос. После того, как рана зажила настолько, что нужда в перевязках отпала, он принялся щеголять всевозможными повязками на лице. Один раз он нацепил диск из красного шелка. В другие разы он мог надеть повязку из белого кружева, кожи, бархата или твида. Сдается мне, что у Труди не осталось ни одного платья, юбки, кофты, шляпы или туфлей, в которых бы не зияла круглая дыра размером с золотой. Она носила некоторые из вещей, над которыми потрудился Уиттл, и можно было наблюдать, откуда он взял материал для той или иной повязки на нос.

Время от времени, когда он был зол или хотел созорничать, то стягивал повязку на лоб, чем вызывал у нас отвращение.

Впрочем, в общем и целом вел он себя куда лучше, чем можно было ожидать. Он чуть не лишился Труди и меня в тот день в Плимуте. Если бы мы, не выдержав, утопились, все его планы пошли бы прахом. Вероятно, он это понимал и решил не испытывать зря удачу. Он продолжал угощать нас пинками и колотушками, но ни разу не мучил по-настоящему — по крайней мере, насколько я знаю.

Каждую ночь он уводил Труди в кормовую каюту и запирал за собой дверь, оставляя кают-компанию под спальню нам с Майклом, когда мы не несли вахту наверху.

Я ни разу не услышал от нее криков. Когда она выходила из каюты на другой день, не было похоже, что ее подвешивали или истязали как-то еще.

Ее шея заживала медленно. Мало-помалу струпья отсохли, и кожа на ее горле стала розовой и блестящей.

Что до меня, так я держался паинькой. Мне выпадала уйма шансов прибить Уиттла или же спихнуть его за борт, но каждый раз я сдерживался. Едва представлялась такая возможность, я вспоминал, как он расправился с Патриком или наказал Труди, когда мне не удалось его задушить. Полной уверенности в том, что ударив или столкнув его за борт, я покончу с ним навсегда, у меня не было, так что я и не осмеливался.

Когда выпадало свободное время, я погружался в тоску по дому. Но одновременно росло и мое желание увидеть Америку. В свое время я прочел о ней кучу книг. Это казалось грандиозным, и я считал, что будет позором, заплыв так далеко, сразу же развернуться и плыть домой. Мне пришло в голову отправить матери весточку, известив ее о том, что я жив-здоров, а потом хоть немного изучить то место, куда я попаду.

Однако не успел я как следует восхититься, как меня охватила черная тоска. Я понял, что буду убит и никогда не достигну берегов Америки. Если нас не поглотит океан, то зарежет Уиттл, как только экипаж станет больше ему не нужен.

Я все-таки ставил на океан.

Он не знал покоя. В лучшем случае, он кидал нас то вверх, то вниз, тряся и швыряя из стороны в сторону. В худшем же расходился не на шутку и делал все возможное, чтобы стереть нас в порошок.