Дикий цветок

Адас потрясена, лицо ее кривится, тело дрожит. Голос Рами так ее испугал, что она не может ему ответить, и она хватается обеими руками за колоду, опускает голову, и волосы падают ей на лицо, покрывая его. Боже! Она сидит на сухой колоде, на которой сидела с Мойшеле вечером по возвращению его с Шестидневной войны. Именно тогда показалась ей эта колода ящиком «Тнувы» и отсюда сверкала долина рыбными прудами и одинокой дум-пальмой. Отбрасывает Адас волосы с лица, чтобы видеть не только в воображении, а в реальности, и глаза полнятся сиюминутным окружением, которое хоронилось за далекими воспоминаниями. Здесь тогда завершилась жатва зерновых в полях долины, и около склада высились горы мешков с зерном, и скворцы прыгали между ними вместе с голубями и клевали зерна. Неразведенная жена, муж ее оставил, а сейчас, в эту ночь, она сидит с любовником напротив столярной, в которой застрелился Хаимке из-за войны, которую Амалия называла «Великой войной Мойшеле». Коровы мычат, куры кудахчут, псы лают, и у детского дома беспрерывно ревет осел. Адас говорит Рами:

«Животные громко кричат».

Рами не отвечает, сидит напротив и молчит, не отрывая взгляда от ее лица, и во взгляде его смешаны холод и горячность. Глаза его выглядят, как два замороженных кристалла, в которых пульсирует жизнь, словно огонь пылает в них, глаза заставляющие подчиниться, глаза охваченные пламенем и съедаемые пламенем, глаза, обуглившиеся до холодного блеска алмазов. Голова Адас опускается под этим странным взглядом Рами. Некуда ей скрыться, сбежать от этого взгляда, а над долиной уже встает рассвет. И такая печаль приходит с ним, как будто не окончилась война, – печаль ростка, который был высушен хамсином до того, как пророс, печаль увядания растений в пекле хамсина. Это не печаль, которой завершилась Шестидневная война, печаль Ники, любившего любить, место которого заняли другие любимые. Рядом с ней на колоде сидел Мойшеле, и глаза его были наполнены угрюмостью войны. Багровое солнце опускалось за гору, освещая древние утесы. И они сидели на этой деревянной колоде между двумя горами, между восходом и закатом, и вечер вокруг них был опьянен ароматами весны. Двор кибуца радовался молодой зелени и печалился только что завершившейся войной. Между рыбными прудами танцевали тени, и, может, все же весна не стыла печалью в тени завершившейся большой войны, а обновлялась свежестью и чистотой голоса Рами, который был веселым ребенком и не просто вышел на белый свет, а ворвался в него, опьяненный весной даже в печальные дни. Вечная весна затаена в его душе, зеленеет, растет, созревает. В крови его то же брожение, что и в деревьях.

Словно подталкиваемые невидимой силой, обращаются глаза Адас на дум-пальму на вершине горы. Все ее прошлая жизни под этим деревом проходит перед ее глазами на волнах первого утреннего света и последней мглы. Сидит она рядом с Рами и сочиняет о нем истории. Адас придвигается к нему, еще немного, и прижмется, но она не в силах преодолеть трещину между ними. Тут она сидела с Мойшеле, и они говорили об Элише, Эфраиме, Дани и Ури, которые погибли на войне, обо всех этих юношах, которые пахали и засевали поля в долине, и затем собирали урожай. И тут грянула война, и они ушли и не вернулись, оставив о себе память – мешки пшеницы и жита. Мойшеле и Адас помнили всех, но Ники не помнили, всех вспоминали, а Ники не вспоминали, ибо погибшего Ники они любили, но слово «любовь» они запретили себе произносить. Сердце позволило ей забыть Ники, ибо думала она о Рами, и Мойшеле не оплакал Ники, ибо сердце его плакало по жене, которую он потерял из-за Рами. Мойшеле проиграл в Шестидневной войне, а Рами выиграл.

В эту ночь Рами не в силах изгнать печаль из глаз неразведенной жены. По окончанию великой войны сидела она здесь с мужем и мечтала о любовнике, в эту ночь она сидит с любовником на колоде, на которой сидела с Мойшеле, а Хаимке покончил собой. Но и в эту ночь расцветает весна, как раньше. Соки бродят в любом растении. Цветение и рост вновь кружит природу опьянением жизни в ужасную ночь, отмеченную смертью. Вечный рост, который не может пресечь несчастное самоубийство Хаимке.

Адас потряхивает волосами, и прядь их падает на лоб. Сидит она и мечтает о муже, не в силах преодолеть совсем небольшое расстояние, отделяющее ее от Рами. Давняя ночь его бессилия встает между ними. Печаль Рами в ту несчастливую ночь подобна печали Мойшеле после Шестидневной войны. И это тоска потерянной души.

Сейчас странные глаза Рами подобны острым ножам, секущим по шраму, нанесенному ей насильником. Он смотрит на нее с явным желанием что-то высказать, и не может. Если бы она могла разгадать смысл его странного лица. Если бы она нашла в себе мужество придвинуться к нему и сказать: «Рами, я все еще жду Мойшеле и, несмотря на то, что он медлит с возвращением, я буду его ждать. Но мы с тобой друзья, Рами, скажи мне, почему у тебя такое странное лицо и о чем ты думаешь?» Но ничего она не сказала и не придвинулась к нему.