Динамика бессознательного

[426] Если же, напротив, воплощаются элементы коллективного бессознательного, если признаются существование и действенность архетипических представлений, тогда возникает яростный конфликт между тем, что Фехнер назвал «дневными и ночными взглядами». Средневековый человек (как и современный, сохраняющий точку зрения прошлого) жил, полностью различая суетность, которая подчинялась princeps huius mundi[404], и волю Божью. На протяжении столетий это противоречие представало его взору в облике схватки за власть между императорами и папами. В моральном отношении этот конфликт разросся до космического по размаху «перетягивания каната» между добром и злом, в который человека вовлек первородный грех. Средневековый человек еще не пал беспомощной жертвой суетности, в отличие от современного массового человека, поскольку, пытаясь противостоять печально известным и, так сказать, ощутимым силам этого мира, он еще признавал наличие не менее влиятельных метафизических потенций, которые требовали, чтобы с ними считались. Пускай кое в чем он был политически и социально бесправен – вспомним, например, крестьян – и пускай порою попадал в чрезвычайно неприятные ситуации, поддаваясь тирании зловещих суеверий, но, хотя бы биологически, он был ближе к той бессознательной целостности, которой человек первобытный достигал даже успешнее и которая свойственна во всей полноте животным. Если судить с точки зрения современного сознания, положение средневекового человека может показаться плачевным и настоятельно требовавшим улучшения. Но желанное и долгожданное расширение горизонтов разума посредством науки лишь подменило собой средневековую односторонность – а именно, ту древнюю бессознательность, которая когда-то господствовала и постепенно исчезала; вместо нее пришла новая односторонность, чрезмерное превознесение «научно» подтвержденных взглядов. Эти взгляды, по отдельности и совокупно, выражали познание внешнего объекта, так что сегодня отсталость психического развития в целом и самопознания в частности сделались одной из наиболее острых проблем. В результате преобладания односторонности и несмотря на жуткую наглядную демонстрацию бессознательного, которое отделилось от сознания, немалое число людей остается слепыми и беспомощными жертвами описываемого конфликта и применяет научную скрупулезность лишь к изучению внешних объектов (но никогда – к собственному психическому состоянию). Но психические факты ничуть не меньше нуждаются в объективной и точной проверке и признании. Имеются объективные психические факторы, настолько же значимые, насколько значимы для нас радио и автомобили. В конце концов все (особенно в случае атомной бомбы) зависит от способа использования этих факторов, а он всегда определяется тем или иным состоянием ума. В этом отношении нынешние «-измы» являются наиболее серьезной угрозой, потому что они суть не что иное, как опасные отождествления субъективного сознания с коллективным. Такая тождественность неумолимо производит массовое психическое с его непреодолимым стремлением к катастрофе. Субъективное сознание должно для спасения от этой участи избегать отождествления с коллективным сознанием через признание своей тени, а также через признание существования и важности архетипов. Последние служат надежной защитой как от грубой силы коллективного сознания, так и от массового психического, которое ему сопутствует. С точки зрения надежности религиозное мировоззрение средневекового человека приблизительно соответствовало установке, внушенной эго интеграцией бессознательных элементов, но с тем отличием, что в нашем случае восприимчивость к внешним влияниям и к бессознательному замещается научной объективностью и осознанными знаниями. Впрочем, пока религия для современного сознания еще означает веру и, следовательно, воплощает в себе коллективно принимаемую систему религиозных положений, кодифицированных как религиозные предписания, она остается близкой коллективному сознанию, пусть даже ее символика выражает некие былые архетипы. При условии, что общинное сознание под властью церкви объективно имеет место, психическое, как сказано, продолжает соблюдать некоторое равновесие. Так или иначе, оно возводит достаточно надежную защиту от обесценивания эго. Но стоит матери-церкви и ее материнскому эросу утратить определенность, как индивидуум оказывается целиком во власти текущего коллективизма и сопутствующего ему массового психического. Он подчиняется социальной или национальной «инфляции», и трагедия в том, что он руководствуется при этом той же самой психической установкой, которая когда-то привела его к церкви.