Дирижер. Перстень чародея (СИ)

- Я понимаю, Константин, вы не в силах выразить словами боль и ненависть, что раздирают вас. Я понимаю – знаю, что бы вы хотели услышать от меня. – Элта смотрела мне в глаза. Я читал во взгляде поглощающую хранителя страшную тоску: как хотелось объясниться – и как почему-то нельзя рассказать всю правду. – Вы можете сейчас меня не понять, и всё же прошу хотя бы принять то, что сказано. Я достоверно точно не смогу быстро распутать тот магический клубок, те узлы, которые связал и затянул Морсус, создав Сознание. Нужно время. Знаю, как вы хотите получить все исчерпывающие ответы здесь и сейчас. Но прошу не торопить события. Поспешность может быть опасна, особенно в настоящей ситуации. Я искренне сожалею о случившемся. Однако – для вас это может прозвучать дико – я не могла вмешаться в события именно потому, что чувствовала власть Провидения над собой. Вам не дано меня понять, ибо я – эфирная сущность, пронизанная элементными частицами нашей движущей мир силы – магии, а вы – человек из плоти и крови. Я знаю, правда, как вы опустошены всеми недавними событиями. Может, я о многом прошу – принять то, что необъяснимо и не охватывается вашим пониманием, и всё же… Никто, даже я, не можем более полно и подробно ответить на ваши немые вопросы, которые вы не задали, но которые, знаю, хотели бы озвучить. Придется набраться терпения, нам всем. Это мучительно, возможно, долго. Но ответ будет найден. Всё пройдет своим чередом. Может, мы не постигнем правды и истины, не углубимся до верного понимания и очевидной разгадки. Но найдем к ним дорогу. И по крайней мере будем по ней следовать. А это уже немаловажно.

Несколько позже, конечно, я действительно понял, осознал его слова и прочувствовал их глубину. Но это случилось спустя время и при других обстоятельствах, а пока...

Пока надо было чем-то себя занимать, поскольку страшно не хотелось выполнять рекомендации по постельному режиму. Периодически слушал приемник: новости, передачи, музыка... Попросил Улло достать мне пособия по теории музыки и практике дирижирования в Амараде – раз есть музыкальные произведения, значит, есть и грамота, и техники исполнения, и композиторы, и солисты, и дирижеры. Милиан за пару дней принес столько учебников, журналов и даже архивных копий партий изнаночных музыкальных инструментов (которые, кстати, мало отличались звукоизвлечением и формами корпуса от земных), что мне бы хватило эти материалы изучать года на два вперед, и я, конечно, за время своего выздоровления не успел со всеми полно ознакомиться.

Голограммы воспроизводить я не умел, поэтому либо просил бывших в доме Милиана, Кани или Венди, которую иногда брали с собой, включать мне экран, либо просматривал газеты. Листал художественную литературу, найденную на полках Кани. Читал, даже проглатывал, учебники Венди по магии, когда та с радостным упоением приносила их с собой по моей просьбе. По лицу девочки было видно, насколько она счастлива избавиться от пособий хотя бы на время. В общем, пользуясь случаем, максимально хотел впитать в себя теоретические познания о чародействе, о котором написано любыми писательскими стилями. И, конечно, переходил к практике. Для этого мне разрешили пользоваться кладовкой, вынеся оттуда все вещи: я погружал ее во вторую реальность и отрабатывал старые навыки заклинаний, постепенно переходя к новым. Самостоятельное изучение всё же принесло свои плоды: за два первых дня «больничного» я выучил три новых боевых заклинания и одно, зато мощное, оглушающее.

Я не хотел даже в благородных целях изничтожать зло – физически устранять мага. Я лучше оглушу врага, чем отниму его жизнь. Не желал становиться карателем, палачом. Убийцей… Но, как говорится, не зарекайся. Вот ведь странно. Когда ты в мирные минуты рассуждаешь об истреблении, сам себе клянешься не применять опасных разящих, если окажешься в бою. Однако стоило мне дважды по-настоящему сражаться с Морсусом, как я только и думал, чтобы от него избавиться, и в ту, первую встречу, даже попробовал выстрелить в него максимально вредоносным, что знал. Непросто дается осознание, что вдруг когда-то в Изнанке настанет день, когда мне придется по-настоящему убить, спасая себя или кого-то. Гуманист и пацифист, конечно, во мне живут, но как они справятся с тем, что еще, быть может, предстоит испытать? Стоит ли об этом задумываться сейчас, или слишком рано, или совсем не нужно? Будет ли потом поздно?