Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Похоже, серьезно все. Ты точно решила? Уверена, что так вот?

— Свет. Уйди. Пожалуйста.

— Ушла. Но только скажи, точно-точно?

— Да, — подушка мешала и она повернулась на бок, повторила, все так же глядя на угол шкафа, — да, и еще раз да.

Ленка осталась одна и попробовала заплакать. Но слезы не шли, кружилась голова, во рту пересыхало, в желудке стояла тошнотная тяжесть. Так и надо, мрачно думала Ленка, слушая, как затекает нога и не поворачиваясь, пусть болит. Так и надо, тошнит, похмелье, чтоб не забыла, Малая, какая же ты оказалась сука. Он звонит, а ты лежишь тут, после пьянки с мужиками.

В коридоре заговорила мама, перебивая недовольного Жорика, потом вклинился Светкин голос. Обо мне, ватно поняла Ленка, через наплывающую головную боль, это они обо мне, и Светища не пускает мать, сюда. Чтоб подождала, и не дергала меня. Оказалось, нормальная сестра, получше, чем когда была Ленка совсем сопливая и сильно обижалась на Светкины подначки, даже ревела.

Но мама все же вошла, сказала очень громко, с упреком и раздражением:

— Ты долго валяться собираешься? Господи, ну за что мне наказание такое? Тебя к телефону, в пятый раз уже. Может, наконец, проснешься?

Ленка резко села, уставилась на часы, тикающие на полке. Как это — шесть часов вечера? Только что было двенадцать…

— Я спала?

Мама выразительно фыркнула и, не закрывая дверей, сказала в трубку:

— Сергей? Она сейчас подойдет, да. Подождите. Спала она.

Какой Сергей, ошеломленно, ничего со сна не понимая, подумала Ленка, моргая. Сергей…

— Тебя Сережа. Говорит, важное дело. Хороший такой голос, вежливый. Да иди уже ответь человеку!

Мама снова стояла рядом, говорила негромко, встряхивая Ленку за плечо. И та, радуясь, что это не Панч, послушно встала, покачиваясь, вышла в коридор, беря трубку и прикладывая к горящему уху.

— Алло?

— Леник? — Кинг был добродушен и вежлив, — котик, сердце мое, ну не надо психовать. Ты там проснулась? А то мама уже волнуется, что ты заболела.

— Да, — невпопад ответила Ленка, — привет. Ну да. Что?

— Ты не забыла, у нас с тобой кроме всех этих лямур-тужур есть другие дела? Важные. Их надо порешать.

Он про деньги, тоскливо поняла Ленка, конечно, он про…

— Я тут звякнул сестричке знакомой, чтоб через пару дней тебя провела. Куда надо. Ну ты поняла, да? Мне только нужно, чтоб ты заскочила, перед этим. Ленник-Оленик, я же за тебя несу ответственность, да пусть мы слегка поругались, но я мужчина или как? Или что?

— Кто, — мрачно ответила Ленка, — не что в смысле.

— Верно! Скажи, что ты на меня не злишься. А я скажу, что я на тебя не злюсь. И что мы все решим, как два умных, прекрасных, замечательных, обаятельных, очаровательных, умных, ах да, сказал уже, человека, в-общем. Зайдешь, да? И дальше сама думай, как жить.

— Хорошо. Угу.

— Отлично, — удовлетворился Кинг, — скажем, в среду, ну я позвоню еще, пока Леник, целую в попку.

На следующее утро все разошлись, оставив Ленку наедине с мрачными мыслями. Жорик повез Светищу на последнюю ее неделю сохранения, собираясь, они вполголоса переругивались в коридоре, уже привычно и без особенных эмоций. А мама, гремя и чертыхаясь, убежала на работу.

Ленка долго валялась, рассматривая потолок с тонкими трещинками вокруг розетки люстры. Потом встала, и не умываясь, сделала себе кофе, снова вернулась в комнату.

Вытащила из ниши в шкафу стопку пластинок и стала крутить одну за другой, выбирая самые тоскливые и печальные песни. Скучала по Рыбке, сердилась на Викочку, вынимала их потрепанных конвертов знакомую музыку, такую — из недавнего общего прошлого.

— Там где клен шумит, — голосил певец Рыбкину любимую, — над речной водой! Говорили мы о любви с тобо-ой.

Ленка сердито убрала рычажок, сунула пластинку на ковер, взяла другую.

— Ах любовь, ты любовь, — затоковал Антонов, и она скривилась, вспоминая Пашку, которого сто лет не видела, девчонки говорили, уехал куда-то на заработки, на севера, ну и черт с ним.

Наконец, нашла самую сейчас нужную, поставила и застыла, обхватив руками колени и мрачно глядя перед собой.

— Я знаю теперь, — рассказывал тоскливый мужской голос, — я знаю теперь об одном! Путь многих потерь, мне близок теперь. И знаком…

В коридоре хлопнула дверь, и после шагов и шорохов к Ленке просунулась голова Жорика, сверкнули очки в тонкой оправе.

— Грустишь, бейба? Зайди, я тебе показать хотел.

Ленка удивилась. Оставила пластинку петь дальше. И вышла, мельком в зеркале увидев лохматую светлую башку и поникшие плечи под ситцевым домашним халатом.

Жорик сидел на тахте, непривычно аккуратно застеленной, с брошенными по ней цветными подушками. Поманил рукой, кладя рядом неизменную гитару. И уложил на острые колени толстый альбом, раскрывая его на странице с глянцевыми квадратиками фотоснимков.

— Садись. А то Светища не успела тебе показать, как мы там жили-поживали.

Ленка подошла, села недалеко, наклоняясь, чтоб тень от головы не заслоняла серых листов. От Жорика пахло одеколоном и немного потом, хорошо, что не носками, подумала она, разглядывая незнакомые фотографии.

— Это в аудитории, мутно, а вот она, на столе сидит. И я там, сзади.