Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Угу.

Светка была такая, как всегда, тоненькая, в узких, сильно расклешенных джинсиках, в кофточке со шнурованным вырезом. Темные волосы гладко расчесаны, как у японской девушки в глянцевом календаре. Смеется, упираясь в стол тонкими руками, а ногами наверное болтает, одна смазана в тени стола. Жорик маячит сзади, с лицом в тени, а вокруг него несколько девочек, одна протянула руку, поправляя ему волосы, другая держит гитару в опущенной руке.

…

— Карусели. В парке. Мороженое ели, у нее потом горло болело, злилась, а наорать не могла, хрипела. Лупила меня подушкой. Я к ним в гости пришел, потом, ну не один, с ребятами. Сперва на улице пели. Серенаду. А вот, на этом.

Тонкий палец уперся в другой снимок. Там — тротуар между густого крыжовника, и посредине Жорик, стоит на колене, рот открыт, глаза скошены. Гитара, конечно же.

…

Дальше — они в обнимку, Светка впереди, вокруг ее плеч руки Жорика. Смеются вместе.

…

— О. А это на буряке. Грязища была. И холод. Девчонки, как те немцы под Москвой, замотались кто во что. Потом бегали за нами, отобрать фотографии.

Но Светища и тут была миленькая, закутанная в какой-то платок с кистями, которые торчали вокруг лица лепестками серого подсолнуха. Сердитая, наверное, от холода, с надутыми смешными щеками. В руке блестящее, тоже серое ведро.

Ленка сидела, в ярком заоконном солнце разглядывала куски жизни, которая была так далеко от нее, она совсем ее не знала, только по редким звонкам сестры, и ее слова не становились для Ленки реальностью, так, просто слова в телефонной трубке. А она там, оказывается, жила, поняла Ленка, и что-то думала, влюблялась, переживала. Носила какие-то вещи, говорила с подружками и ребятами, а еще, похоже, не просто так привезла она сюда своего Жорку. Он на снимках оказался совсем не такой, каким стал тут, в трениках или дурацких семейниках, с усами и кудрявыми длинными патлами. А может быть, Ленка не очень и хотела его увидеть?..

Ей стало немного стыдно. Потому, когда Жорка поднялся и вернулся, неся в руках бутылку с темной этикеткой, она кивнула, и приняла из его рук бокал наполовину налитый багровым вином. Жорик сел рядом, чуть ближе, поерзал, толкая ее локтем.

— Извини. Не разлила? Вот конфеты, шоколадные. Светке нельзя сейчас, лежат, пылятся. Я когда ехал, она мне говорила, у меня младшая сестрица. Я и думал, такая, сопливая вредная, маленькая. Извини. А ты вот…

— Что я? — напряженно поинтересовалась Ленка, отпивая глоток и беря из коробки мягкую конфету.

— Личность, — уважительно ответил Жорик, — совсем большая уже. И с характером. Матери вашей тяжело, две такие барышни. Хоть в крепость вас запирай. Светланка уже, считай, в крепости, с коляской теперь будет. А за тобой — глаз да глаз. Так говорят?

Он что-то болтал, смеялся. Ленка кивала, тоже смеялась, слушая о вечеринках и о том, как провожал Светищу через весь город, и после возвращался, пешком. Думала, кажется, такое было в кино. Наверное, оно все время повторяется, у всех. Кроме них с Валиком.

Нас, подумала она. Слово «нас» было болезненным, и Ленка поспешно отпила еще вина, посмотрела на часы, стильный будильник в виде треугольника с блестящими гранями. Жорик перехватил ее взгляд.

— Мама нескоро придет, она сказала, после работы сходят к бывшей сотруднице. День рождения у нее. Сказала, будет к девяти. Да расслабься ты. Посидим в кои-то веки как нормальные родственники. Ты заметила, мы с тобой ни разу с глазу на глаз не говорили? И вообще не говорили. Что ты любишь, например.

— Я? — Ленка удивилась. Ей стало немного стыдно. Он прав. Она его сразу в штыки, и постоянно маячил он, когда кто-то еще был рядом, или она сама отворачивалась, говоря по телефону. Он, конечно, вредный, задевал ее своими подколочками, но еще неизвестно, как сама Ленка вела бы себя, если бы пришлось уехать из своего города, поселиться в чужой семье, а там, допустим, младший брат или старший, глядит волком, общается односложно. Да и какое право она имеет судить Жорика, если сама вот. Болтается, как непонятно кто, учиться не поехала, с работой неясности, а в личной жизни вообще накрутила такого, хоть вешайся.

— Налей мне еще, — попросила хрипло, сама подставляя бокал.

Жорик сунул ей еще одну конфету, забрал бокал, снова пустой, и плеснул еще вина. Пока Ленка держала его, устроив на колене, потянулся, включил магнитофон. Оттуда понеслись томные вздохи, прерываемые французскими словами. Мужской голос проговаривал слова, ему вторил женский, высокий, как будто девочка выпевала взрослые слова. И к мелодии, которая в паузе между словами наполнилась стонами и вздохами, присоединился хрипловатый голос рядом с Ленкой, она с удивлением повернулась, разглядывая полузакрытые глаза и небольшой ровный нос, покрасневший от выпитого. Получалось у Жорика хорошо, и он, подмигнув, толкнул ее плечом, покачиваясь в такт.

— Je t'aime je t'aime
Oh oui je t'aime
— Moi non plus
— Oh mon amour
Tu es la vague, moi l'île nue

…