Дискуссия по вопросам советского языкознания

Гениальная заслуга акад. Марра заключается в том, что он в полном соответствии с положениями материалистической диалектики впервые в истории языкознания во весь рост поставил и пытался разрешить вопрос о стадиальном или скачкообразном развитии языка. Постановка этого вопроса и попытка его разрешения (признаем, совершенно неудачная) находятся в полном соответствии со следующими строками К. Маркса: «…хотя наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми, но именно отличие от этого всеобщего и общего и есть то, что составляет их развитие»[100].

3. Теория о стадиях в монголистике

Не входя здесь в рассмотрение того, каково положение с теорией стадиальности в советском языкознании вообще (ибо это, конечно, будет освещено в статьях других участников нашей дискуссии, открытой газетой «Правда»), мы хотели бы изложить, как с ней обстоит дело в области конкретного изучения монгольских языков. После смерти акад. Марра мы, монголисты, углубились в изучение монгольской фонетики, синтаксиса и лексики, в результате чего пришли к следующим выводам.

1. На более ранней стадии своего развития монгольские языки были характерны тем, что в них тогда агглютинация (приклеивание окончаний и суффиксов к основе и корню без изменения последних) занимала подчиненное место, так как главным средством выражения лексических и иных категорий было внутреннее изменение слова, условно называемое нами «инфлексией». Такая «инфлексия», по-нашему, пришла в весьма отдаленные от нас времена на смену диффузному (нерасчлененному) состоянию речи, о которой пока можем лишь гадать (но это был период, когда люди еще не различали понятия «ты – вы», «я – мы» или «скотовод – скотовладелец»). В определенный период общественного развития, в связи с изменениями в общественном сознании людей, диффузная речь сменяется «инфлексией», в результате чего появляются различия: би – «я» и ба – «мы»; ти (ныне чи) – «ты» и та – «вы»; дзÿге (ныне дзöö) – «возить, таскать», дзуга (ныне дзоо) – «складывать, зарывать в яме», дзегÿ (ныне дзÿÿ) – «носить при себе» и дзагу (ныне дзуу) – «носить в зубах»; из некогда нерасчлененного слова тигна или тыгна – «слушать, подслушивать, разведывать» в период «инфлексии» получились тигна (ныне чагна) – «слушать» и тагна – «разведывать, подслушивать».

Во всех этих примерах фонетическая дифференциация сопровождается смысловым различением разных вариантов одного старого слова. Следовательно, у нас получаются марровские семантические пучки (правда, совершенно иные по содержанию, чем те, которые устанавливались Н.Я. Марром по данным яфетических языков), т.е. иногда целые группы слов, восходящие к одному общему для них корню или, по терминологии Н.Я. Марра, архетипу. Подобного рода архетипы, которые в монгольских языках обнаруживаются в довольно большом количестве, несомненно приближают нас к марровским элементам, изложенным у проф. Чикобава в очень упрощенном и отчасти искаженном виде.

Кроме того, мы, пожалуй, не стали бы произвольно и без оправдания сравнивать монгольские слова с грузинскими, кельтскими или американскими с учетом весьма сомнительных семантических дериватов (отклонений) и пучков вроде «рука – женщина – вода», особенно – всего того, что Н.Я. Марр с излишней энергией возводил к «небу», ибо мы должны помнить указание К. Маркса и Ф. Энгельса о том, что «действительные монголы занимаются гораздо больше баранами (Hämmeln), чем небесами (Himmeln)»[101].

Открытием изложенных выше явлений мы, монголисты, обязаны теории акад. Марра об элементах и семантических пучках, теории о функциональной семантике, занимающей в учении этого ученого очень большое место, палеонтологическому анализу, который вовсе не обязательно сводить к оперированию с четырьмя элементами.