Диссидент

Я поверил ему. Поверил не потому, что его слова – желание «пристроить» дочь, обеспечить её материальное благополучие… Слово всегда звучит по-разному. Оно может быть лживым, лицемерным, подлым, убивающим, иссушающим душу. А может быть исцеляющим, воскресающим. Но лучше всего, когда оно правдиво… Сэр Кондор говорил правду. Правда, слишком редкий «товар». Она встречается даже реже, чем золото…

– Я согласен, – сказал я и отпустил его руку.

– А как быть с третьим желанием? – спросил Гринвуд.

– Как-то ничего не приходит в голову, – ответил я и задумался.

Мы начинаем задумываться о важном только тогда, когда теряем. В такие моменты возникает чувство, что тело и разум наполняются бессилием, а жизнь медленно утекает, предсказывая будущую боль и отчаяние. Боль и отчаяние приходят позже, тогда, когда всё потеряно, когда Вселенная, которую ты построил для себя и окружающих «планет» разрушена. Но ты продолжаешь жить, а значит строить новую Вселенную – такова сущность человека… А когда новой Вселенной не будет?.. Как быть?..

Я об этом думаю, но ощущения конца нет. Нет даже страха, а есть лишь беспокойство, какая-то «не уютность разума», сумбур мыслей, бьющихся в «лихорадке»… Мне хочется выбрать что-то важное, действительно ценное, способное поддержать тебя там, почти в самом конце. Оно не придаст сил. Оно позволит отгородиться от мига, мгновения, от всего того, о чём мы не догадываемся. И здесь, думаю, должна помочь память о прошлом, недавнем, тёплом, любимом… В нашей жизни слишком мало тепла и любви. И чтобы сохраниться, они окружают нас как кокон, превращаясь в броню, защищающую от внешних угроз… Но так бывает, кокон распадается. Распадается на отдельные нити, одни из которых связывают тебя, а другие душат… Мне уже поздно думать о втором сценарии жизни… Всё-таки удивительное слово: «Жизнь»!.. Оно так ёмко и неопределённо. В нём есть что-то такое, что не поддаётся определению. Как и любовь… А есть ли она в моей жизни?.. Отца нет, и любовь к нему превратилась в память. Они слились вместе, превратившись в единое целое – память-любовь. Но они лишены физического тепла. Тепла, которое придаёт тебе дополнительных эмоций, превращаясь в раскачивающийся и ненадёжный мостик настоящего… А у меня есть тот, кто кроме любви даст и тепло?.. Ведь можно любить и образ, но он недосягаем. Мы не можем приблизиться к нему как к костру, протянуть руки и ощутить тепло в застуженном жизнью теле…

«Носферату», – пронеслось в голове. Он единственная любовь, оставшаяся в моей жизни – тёплая, своенравная и бесконечно моя… Я не знаю, как понять, вернее, осознать его любовь ко мне. Я могу лишь почувствовать эту бесконечность. Но не более того. Человек разучился «читать» всю глубину чувств иных существ. А они действительно иные и могут. Мы для них открытая книга. И они принимают нас теми, какие мы есть: со всей нашей подлостью, предательством, жестокостью, но и с любовью. Это ведь единственное, что им нужно – наша любовь. За неё они полностью растворяются в нас, живут нами, теряя большую часть идентичности…

– Я бы хотел попрощаться с Носферату, своим конём, – ответил я…

Тюремная часовня вызывала тоску: серые бетонные стены, и даже распятие из бетона. Спаситель покрыт толстым слоем пыли и словно бы пытался прорваться через неё. Лишь небольшой витраж, забранный толстыми прутьями решётки, казался живым, пропуская внутрь часовни бледный свет осеннего утра.

Мы стояли перед бетонной тумбой алтаря: слева Кай, мрачный с запавшими глазами, далее я и Нора, а рядом с ней её сестра Элизабет. За нашими спинами о чём-то перешёптывались Кондор Гринвуд и леди Матильда. Рядом с ними неподвижно стоял Кеннет в безукоризненном чёрном фраке, больше похожий на представителя древнего рода, чем на дворецкого.

В часовню быстрым шагом вошёл отец Патрик. Его сутана была застиранной, приобретя сероватый оттенок, а рукава на локтях истёрлись до дыр. Но воротничок был ослепительно белым, словно в одеянии аббата только это имело значение.

Он остановился перед нами, и хрипловатым с одышкой голосом произнёс:

– Человек рождается, живёт и умирает. Такова суть его тела. Но человеку дано право. Право выбора: жить и умереть с Богом в душе или отказаться от него. Отказ от Бога не ущемляет Его…

Отец Патрик замялся и замолчал, посмотрел на нас серыми почти обесцвеченными глазами, и продолжил:

– Но довольно. Сегодня мы собрались здесь не для проповеди, а для венчания – соединения двух сердец, решивших идти по жизни рука об руку, пока смерть не разлучит их.

– Лесли Александр Рюрикофф, готов ли ты взять в жёны Элеонору Кондор Гринвуд? – спросил он.

– Да, – ответил я, и мой голос почему-то осип.

– Элеонора Кондор Гринвуд, готова ли ты взять в мужья Лесли Александра Рюрикофф?

– Да, – услышал я тихий и неуверенный ответ Норы.

– Властью данной мне Церковью и Богом объявляю вас мужем и женой. В знак бракосочетания обменяйтесь кольцами и поцелуйте друг друга, – произнёс отец Патрик и кивнул Каю.