Диссидент

Кровь была настоящей… Её сладковатый «горячий» запах заставлял трепетать ноздри, дышать глубже, ощущать едва уловимое головокружение от эйфории удачливого охотника… Охотника, задавившего дичь… Мы же животные… Жвачные животные с волчьими клыками, яростно рвущими куски мяса из поверженной дичи… Да, чуть позже, насладившись рефлексами, мы понимаем, что всё-таки люди…

Из уголка рта Люгорта показалась струйка крови. Он отнял руку от груди, и пытался что-то или на кого-то показать, но сил, видимо, не хватало. Рука упала на пожухлые с червоточинками листья, словно сбитый самолёт, сорвавшийся в пике. И тогда он попытался что-то сказать. Его губы постоянно двигались в попытке открыть рот, но это лишь усилило кровотечение. Кадык, словно сбесившийся механизм, лихорадочно дёргался вверх-вниз в поисках воздуха… Наконец, он смог вздохнуть и изо рта хлынула кровь, удобряя то, что давало нам жизнь, а затем забирало…

Я отошёл от места дуэли, пересёк дорожку, слыша скрип песчинок и шуршание листвы, и остановился около откоса, спускавшегося к Трее. Меня трясло. Так бывает – адреналин… Это моя первая дуэль. Моя первая смерть…

Что-то защипало, и в левом предплечье возникла лёгкая пульсация. Скосив глаза, я увидел разорванный рукав костюма и белой батистовой сорочки, запачканной кровью. Небольшая ссадина, отметка, оставленная смертью на будущее.

За спиной послышались шаги. Я думал это Кай, но рядом встал барон Клохт.

– Примите мои соболезнования. Мне жаль, что убил вашего сына, – проговорил я нейтральным тоном, понимая, что любое сочувствие в такие моменты будет бессмысленным.

– Сына? – издевательским тоном проговорил Клохт и, сделав шаг вперёд, встал почти напротив меня. – Это ублюдок моей первой жены и вашего отца, Лесли! – Он засмеялся тихим глухим смешком так, словно это был не смех, а выдох яда.

Я посмотрел в его глаза – они были полны ненависти. Лицо закаменело, образовав резкие и грубые росчерки морщин и складок на лбу и щёках.

– Вы убили брата, – прошептал Клохт, приблизившись ко мне. – Вы облегчили мне жизнь, – но в голосе его не было облегчения, хотя он всеми силами пытался показать это.

Клохт ушёл, но ненависть осталась. Я чувствовал её. Чувствовал её липкую опустошённость. Ненависть – это хаос, уничтожающий нас, после которого остаётся лишь пресная пустота послевкусия.

Я сел на влажный мягкий газон, почувствовав холод осени, пробивающийся сквозь брюки… На склонённых в сторону реки стебельках травы в солнечных лучах отражались мелкие капельки воды. А сама Трея продолжала гнать в сторону моря тихие спокойные воды… Вода смывает всё: дни, города, цивилизации, людей. Это мы высокомерно полагаем, что река дана нам в услужение. На самом деле, каждая река – Стикс, ждущий безымянного пловца…

Задумавшись, рефлекторно я достал футляр с сигарами и закурил…

Сегодня река уже приняла одного пловца. Но сколько их будет? И как они будут плыть?.. Кто-то будет испытывать животный страх. Кто-то радость. А кто-то равнодушие, потому что жизнь и смерть для них лишь линия, не имеющая точек и запятых…

– Преступление! – донёсся радостный крик и около меня возник барон Клохт. – Господа, свидетельствую о преступлении! – Он улыбался, и беспрестанно тыкал пальцем в мою сторону.

– Барон! – услышал я голос Кая, полный ярости и отчаяния…

Меня ввели в зал суда. Он был белым, ослепительно белым, выжимая из глаз слезу. В контраст белому в помещении стояла длинная и высокая кафедра чёрного цвета, «жирно» поблёскивая в свете ламп, словно недавно этот предмет мебели старательно надраил чистильщик обуви. За кафедрой виднелись высокие спинки кресел пурпурного цвета.

Слева от меня располагался странной шестиугольной формы большой стол зелёного цвета с полукруглой выемкой со стороны кресла, приставленного к столу. На столе лежали две тощие папки с надписью «дело».

Меня подвели к небольшому столу жёлтого цвета, и усадили на длинную скамейку того же цвета.

– Ждите, – негромко произнёс помощник коронера, откуда-то из-за спины.

Ждать пришлось недолго. В дальней части зала открылась неприметная дверь, и в помещение вошли трое судей в пурпурных мантиях, на головах которых были парики того же цвета. За судьями шёл прокурор в зелёной мантии и парике цвета весенней листвы. Замыкали шествие адвокат в мантии и парике жёлтого цвета, и секретарь суда в белой хламиде и без парика…

Меня слегка передёрнуло. Это буйство красок зала, мебели, одежды показались картиной, плохой картиной, которую написал сошедший с ума художник-абстракционист, находясь в буйном помешательстве…

– Встать, суд идёт, – раздался за спиной голос, и я поднялся.

Когда все встали на свои места, председательствующий суда, находившийся в центре, произнёс:

– Прошу присаживаться, – и махнул рукой, словно главнокомандующий, отправляющий войска в атаку.

Прокурор – королевский обвинитель, дядюшка Вальтасар, присаживаясь на стул, посмотрел на меня с укором, словно я обманул его или обокрал.

Адвокат, лорд Гринвуд, сел рядом и пожал мою руку, пытаясь ободрить.

Председательствующий поднял со стола лист бумаги, прищурился и произнёс: