Диссидент

Я плечом оттолкнул Люгорта от Норы. И пока он терял равновесие, врезал кулаком в челюсть. Люгорт упал. Его взгляд нашёл мои глаза: маленькие свинячьи бусинки смеялись и ждали, когда же я завершу «ритуал» вызова.

«Ты хочешь играть по своим правилам? – подумал я. – Нет, ты получишь мои!»

Я подскочил к Люгорту и ударил его ногой в лицо. Затем по рёбрам. Затем ещё куда-то. И чем больше я его бил, тем сильнее воспламенялась во мне холодная расчётливая ярость. Это было впервые в моей жизни. Я ещё никогда не испытывал ощущений, про которые говорят «контролируемая ярость». Я ещё никогда не испытывал ненависть и расчёт одновременно.

«Что это? – пронеслось в голове. – Ты взрослеешь?.. Или так быстро превращаешься в то, во что не хотел превращаться?.. Не знаю, – и в отчаянии и ярости мысленно закричал: – Отстань!»…

Не знаю почему, но мои руки рванулись к ширинке, послышался звук разъезжающейся молнии, и тугая струя мочи ударила Люгорту в лицо. Он откатился в сторону, и с ненавистью смотря на меня, снял запачканную перчатку, и бросил в мою сторону:

– Дуэль… – прохрипел он.

– Как вам будет угодно, сэр, – проговорил я, презрительно скривив губы. – Завтра. Семь часов. Поутру. На тридцати шагах. Королевский парк. Аллея Треи… – я хотел произнести «пистолет», но услышал от себя: – Армейский арбалет.

– Ты… – выдохнул Кай, и рванулся ко мне. Его глаза были расширены, губы беззвучно шептали «самоубийца», но он взял себя в руки и холодно произнёс: – Сэр Лесли, окажите мне честь быть вашим секундантом.

– Сэр Лесли, я прошу вас о том же, – донёсся до меня тихий голос из-за спины, и рядом со мной встал лорд Гринвуд…

Около половины седьмого мы въехали на коляске в Королевский парк. Колёса «на резиновом ходу» двигались почти бесшумно, издавая лишь лёгкое шуршание от соприкосновения с опавшими листьями и гранитной плиткой дороги, ведущей вглубь. Но самой аллеи видно не было: всё пространство захватил густой, влажный, пронизывающий холодом туман. И от всего этого создавалось впечатление, что коляска движется по облакам, там, где-то в небе, где нет земли, а есть необъятные просторы настоящей непридуманной свободы, свободы летать и легко дышать без оглядки на землю и её жизнь, обременённую тяготением.

Но всё портил цокот копыт Носферату, которым управлял Кеннет, сидевший на облучке коляски. Бег коня развеивал миражи-облака, пробивая грудью всего лишь простой осенний туман, говоря, что фантазии неуместны, что на полу коляски лежат прозаические армейские арбалеты, время от времени касающиеся щиколоток моих ног.

Кеннет натянул поводья, и коляска остановилась. Повернувшись ко мне, он сказал:

– Мы приехали рано, сэр.

– Всё верно, Кеннет, но хотелось приехать пораньше. Побыть одному, – ответил я и выпрыгнул на дорогу, засыпанную осенним пессимизмом под названием «жёлтые листья».

– Ваш отец поступил точно также, – произнёс он, слез с облучка, и привязал поводья к перекладине железного ограждения, тянувшегося вдоль аллеи. – Вы, люди, называете это плохой приметой.

Я вздохнул, подошёл к Носферату и поцеловал во влажные ноздри, ощутив на губах уколы от маленьких жёстких и чёрных волос. Почему-то в такие моменты, когда тебя ждёт неясное будущее, начинаешь замечать детали, на которые раньше не обращал внимание.

Внезапно мне вспомнилась юность, та, которую называют отрочеством. Время, когда ты уже знаешь, что такое боль, но не знаешь, как обходить болевые пороги стороной. Время, когда первозданность всего окружающего, не просто привлекает, а поглощается с жадностью ненасытного вампира…

И Носферату… Ещё не конь, но уже не жеребёнок. Его настороженные и одновременно удивлённые глаза. Мелкая дрожь большого горячего тела, то ли от страха, то ли от жажды боя молодого готового самоутвердиться коня…

Я прижался головой к его шее, приложил ладонь туда, где билась «жилка жизни», жизни, которая всегда должна быть «на полную катушку». Таковы уж животные. Они не знают половины. Они всегда и во всём целиком. Это мы всё делим на дроби и десятые. Некоторых удовлетворяют и сотые. А они не такие…

Почему-то вспомнился сюжет какой-то книги, когда наездник сидел рядом с умирающим конём и говорил ему, что, мол, беги на небо, на небесные луга, а когда мы встретимся, то будем скакать вместе, до скончания веков…

Правильные слова… Уверен, все наши друзья, называемые почему-то животными, и ушедшие от нас, ждут нас. Ждут там, где весёлым ржанием, гавканьем, мяуканьем и даже карканьем, нас встретят, потому что как-то не верится, что у тех, для кого любовь – бесконечность, тех, кто не умеет предавать, нет бессмертной души…

Носферату всхрапнул, слегка отстранился, и осторожно прикусил предплечье… Каждый из нас выражает любовь по своему, лишь ненависть одинакова… Видимо он что-то чувствовал во мне. Не страх, не боль, а какое-то сомнение – чувство, способное тревожить, но не ужасать. Было бы иначе, он был бы другим…

– Я тоже люблю тебя малыш, – прошептал я и потёрся лбом о его шею. Это движение – жест доверия и любви, известное межу нами уже много лет.