Диссидент

Я помню эти ощущения. Мне тогда казалось, что кто-то присматривается и прислушивается ко мне. Но на самом деле, ты присматриваешься и прислушиваешься к себе, потому что «зов» природы всегда звучит неопределённо, но он приходит к тебе, словно застенчивый путник, просящий о чёт-то. Он отражается внутри неясными ощущениями, значения которых понять невозможно. Их можно только принять, почувствовав нейтральную глубину «чувств» природы…

Я вздохнул, сожалея о детстве, которое стремительно умчалось сквозь подсказки и возможные ответы.

– Вы в порядке, Лесли? – спросил барон и взял меня под локоть. – Пойдёмте.

– Я вспомнил о детстве, барон, – ответил я и освободился от его руки. – Когда вспоминаешь детство, кажется, что многое мог бы изменить в жизни, если бы вёл себя по-другому. Но это миф! Детство для нас мираж… Можно сколько угодно перечитывать одну и ту же книгу. Но жизнь не книга, её в неудобном месте не закроешь. Так, барон? – спросил я и преодолел последние шаги до эшафота.

Остановившись, я почувствовал его взгляд и повернулся. В глазах Клохта уже не было злорадных искорок, что пытались поджечь меня там, в камере.

Его глаза были тусклыми, провалившимися куда-то глубоко в черепные впадины. Мне показалось, что они всё ещё продолжают «падать» глубже и глубже, оставляя после себя два отверстия тьмы. В них не было больше ни ненависти, ни злорадства, ни жажды мести, ни даже жизни. По крайней мере, мне так показалось.

– Возможно, вы правы даже больше, чем… – не закончив фразы, задумчиво произнёс Клохт, и отвернулся от меня.

На сцену выскочили акробаты. Кто-то крутил колесо, кто-то прыгал, а кто-то создал пирамиду из человеческих тел… Человеку всегда кажется, что если он забрался повыше, то видит дальше и больше. На самом деле неважно, на кочке ты или в болоте – охотник найдётся для каждого…

Послышались шаги. Я повернулся и увидел, как сквозь оцепление солдат к нам подходят Кай, Нора и Кеннет.

Барон, увидев их, сделал несколько шагов вперёд и сказал:

– Ваше величество, пожалуйста, уведите отсюда девочку. Вы же сами видите… – его рукав в красно-белую клетку махнул в мою сторону.

– Я никуда не уйду, – упрямо произнесла Нора. – Я буду тут, – и её голос дрогнул.

Она подошла ко мне и обняла, и я ощутил на своих плечах её холодные ладони.

– Не уходи, – прошептала она, и что-то тёплое упало мне на грудь. – В моей жизни появилось что-то определённое, что-то новое и волнующее. И это сразу отобрали…

Я поцеловал её в глаза и «выпил» солёные слёзы. И только сейчас понял, что вкус слёз не похож на вкус соли жизни. Эта обжигает и иссушает, а слёзы делают другим. Со вкусом слезы в тебя словно бы попадает часть души другого человека, и эта часть становится тобой. Тобой потому что есть кто-то, кому ты небезразличен, кто готов страдать и испытывает боль одну на двоих. Но ещё лучше, когда одна радость на двоих… Возможно, слёзы появляются тогда, когда плачет душа…

Я снова осушил глаза Норы, пытаясь уничтожить одиночество, оставить у себя внутри тепло огонька разгорающейся свечи, затем осторожно поцеловал в полуоткрытые губы. Они были мягкими и податливыми, зовущими и желанными. Внутри возникла непонятная эйфория, забросившая нас куда-то далеко-далеко. Нас не было на площади, и мы были здесь, отделённые от неё, толпы и людей какой-то неясной стеной или сферой… Что это?

– Я люблю тебя, – вырвалось из меня.

Я тут же пожалел о сказанном, потому что не имел права причинять Норе боль. А то, что я сказал, причиняет боль. Когда любишь, ограждаешь любимую от боли… Но это миф. Любовь это всегда боль. Чаще – боль приятная, уводящая за грань рассудка, где живут только чувства, возвышающие тебя до невесомости. Но боль бывает и адской, разрывающей сердце от страдания… И она имеет право на жизнь потому что, страдая, мы видим мир таким, каким он не хочет казаться… И людей, такими, какие они есть, с их достоинствами и недостатками. Но, чаще всего, страдая, мы впадаем в отчаяние из-за равнодушия тех, кого любим, пытаясь прорваться через опустошённость к новому смыслу в растерзанной душе.

– Прости, – прошептал я, и спрятал лицо в её волосах…

Просить прощения – право, а не обязанность. Искренне прося прощения, мы пытаемся залечить хотя бы часть ран, причинённых случайно или нарочито.

Она прижалась ко мне. Я почувствовал, как её руки стараются притянуть моё тело, чтобы между нами не было преград. Но через некоторое время объятия ослабли, Нора спрятала лицо на груди, и её плечи затряслись.

– Мне холодно, – прошептала она и в голосе прозвучала обида. – Мне холодно, понимаешь, холодно! Ты должен меня согреть, а тебя отнимают… Отнимают тогда, когда ты очень нужен.

– Прости меня, – повторил я и замолчал, не зная, что ещё сказать.

В такие моменты всё, что скажешь, лишь слова, словно плоский камушек, пробегающий по глади воды. А там, под водой, свои смыслы. И камушек, ушедший на дно, не сможет соединиться с этими смыслами. И боль будет одинокой, и камушек останется один… В моих силах, если они будут, – причинить как можно меньше боли. Так, как понимаю это я…