Дитя Афины

– Мы найдем способ, – прошептала Эвриала, гладя змей на голове сестры, будто мать успокаивает детей. – Мы найдем способ.

Медузе они ничего не сказали. Она скользнула на уступ чуть ниже. Обхватив руками колени, слушала приглушенные всхлипы и стоны и поклялась никогда больше не отходить от сестер.

Глава тринадцатая

Несмотря на то давнее обещание, сдержать его оказалось для Медузы почти невыполнимой задачей. Пусть она ни разу не упоминала при сестрах о том, что случайно увидела, Эвриала с тех пор стала наблюдать за ней более внимательно и настороженно. Они все меньше времени проводили вместе вечерами, рассказывая истории. Все чаще рассказы Медузы обрывали резкие комментарии. Эвриала сыпала обвинениями в адрес Богини не только ночью, а все время от заката до рассвета. Она научилась лгать, скрываться, стоило Медузе отвернуться, и часто утаскивала с собой Сфено. Сфено, которая теперь едва могла стоять из-за наростов, изуродовавших ее спину.

Однажды они попытались утопиться: ушли в море во время отлива и ждали, пока их не унесет сильным течением. Так и случилось. Сестры погрузились в ледяные серые глубины. Вода заполнила их легкие. Захлебываясь и задыхаясь, с горящими от соли глазами, они кашляли, плакали и умоляли о скором конце. Но приговор не смягчился. Все их усилия оказались напрасны. Когда наступило утро, ослабевших после долгих часов барахтанья в волнах сестер вынесло на теплую гальку берега. Еще у Медузы дважды пропадали запасы болиголова. Она не спрашивала об этом. Но после этих случаев Эвриала стала еще тоскливее и озлобленнее, и Медуза поняла, что еще один план провалился. Все это придумывала Эвриала, в этом Медуза была уверена.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросила Эвриала после того, как Медуза в очередной раз обнаружила сестер, выброшенных на берег. Плети водорослей, которые налипли на их тела, перемешались с клубками змей, и напоминали землю в лесу после бури. – Если бы у тебя осталась к нам хоть капля любви, ты бы сделала это за нас. Перерезала бы нам глотки во сне.

Медуза открыла рот ответить, но потом закрыла обратно. Она мало что могла сказать; это была правда. Но она не хотела брать ответственность за новые смерти. Ни за что на свете, как бы сестры ее ни умоляли.

Но Эвриала только громче кричала о своей обиде и презрении, а вот Сфено все глубже погружалась в себя. Она утратила любовь к природе, к птицам и насекомым, что сновали по камням. Теперь она часами сидела в пещере, царапая ногтями стены, оставляя длинные царапины на камнях, а то и на собственной коже. Не давая жучкам и паукам свободно ползать по своим рукам, она давила их пальцами и размазывала остатки по стенам. Ее недуги усугубились. Суставы стали хрупкими и одеревенели, колени ослабли и подгибались.

– Поговори со мной, – взмолилась Медуза, положив руку на колени Сфено и ощущая, как утекает из-под пальцев тепло.

– О чем тут говорить? – ответила Сфено.

– О чем угодно. Пожалуйста. Просто расскажи, как ты себя чувствуешь.

Та дернула подбородком и перевела взгляд на Медузу. Там, где когда-то мерцали свет и жизнь, теперь не было ничего, кроме черной пустоты.

– Могу ли я еще что-то чувствовать? – спросила она.

В ту ночь, когда впервые пришли герои, страдания Сфено достигли пика. Ее змеи стояли дыбом, визгливо шипя в темноту, и шипение эхом отражалось от скал, наполняя воздух страданием. Эвриала вышла наружу и кричала под порывами западного ветра. Тот свирепо завывал весь день, взбивая морскую пену, но буря так и не пришла. Совместив свои обрывочные знания и смелые предположения, Медуза приготовила несколько простейших тоников и мазей, влила их в горло сестры и втерла в язвы на спине, которые стали такими большими, что разрывали кожу. Скользкий от пота лоб Сфено горел огнем. Вместо слов выходил лишь сдавленный кашель, а глаза лихорадочно горели. Еще когда Медуза была жрицей, она видела сотни таких припадков: когда кожа человека белела и глаза становились желтыми, а изо рта больного начинала идти пена. Или припадки, когда язык покрывался волдырями, а тело корчилось от боли. Иногда она понимала, что лихорадка спадет и больной оправится примерно через месяц; в других случаях Медуза оставалась рядом и молила Богиню о милосердной кончине. Сейчас же было неизмеримо хуже. На мертвенно-бледном лбу Сфено выступила испарина. С губ и щек ушли все краски; налитые кровью глаза отливали зеленью.

– Нам просто нужно сбить жар! – Медуза говорила сама с собой, сомневаясь, что Сфено еще может что-то понимать. – Я отведу тебя к воде. Море поможет. Ну же, обхвати меня руками.

Опустившись на колени, Медуза подняла сестру. С обмякшей Сфено на руках она осторожно спустилась к берегу и опустила ее на мелководье, чтобы волны омывали изломанное тело. Ветер все бушевал; на землю упали первые капли дождя.

– Я… Я… – невнятно простонала Сфено.

– Спокойно. Спокойно. Не пытайся говорить, – попросила Медуза. Но сестра продолжала кашлять, пока наконец не выдавила с отчаяньем:

– Убей меня. Убей меня!

Боль тысячи кинжалов пронзила Медузу там, где когда-то было ее сердце.