Дитя Афины

– Как? – вырвалось у нее. Их Медуза узнала бы, даже не видя венчающих головы змей.

– Сестры?

Они были прекрасны. Свободны. Забыв всю боль прошедших лет, они скользили по небу, озаряемые вспышками бело-голубых молний. Ныряя и погружаясь в воздушные потоки, изящные, будто ласточки, они перекликались друг с другом. Медуза увидела, какими они стали свободными, и почувствовала, как ее омывает волной облегчения, точно водой из фонтана. Сестры превратились не просто в птиц, это было нечто большее. Сверкнула молния и замерла на небе, превращая ночь в день. Медуза ахнула. Янтарные оттенки в глазах сестер сменились водоворотами зеленого и красного, детские лица изуродовали ямочки и бородавки.

Постепенно пируэты Сфено и Эвриалы в воздухе замедлились. Вместо того чтобы нырять и пикировать, они принялись летать кругами. Под эхо от тяжелых ударов крыльев они прокладывали в небе единственный путь, круг за кругом; как орлы выискивают самого слабого ягненка, чтобы вырвать его из стада, прежде чем овцы разбегутся. Жрица поняла, что должно случиться, за миг до того, как это произошло.

– Нет! – Медуза спрыгнула со скал на песок и помчалась к кораблю. Но даже с ее скоростью она не могла догнать сестер. Они то и дело ныряли вниз, и каждый раз то один, то другой воин превращался в камень. Смех, скрипучий и хриплый, разносился в воздухе. – Они уплывают! Уплывают! – Медуза бросилась в ледяные волны, погрузившись в воду по бедра. Вокруг нее вырос лес людей с распахнутыми в ужасе глазами и ртами. Она тянула руки то к одному, то к другому. Сплошной камень. Все застыли. – Хватит! Хватит! Отпустите их. Вы должны их отпустить… – Она порывисто развернулась и встретилась с глазами какого-то матроса, вцепившегося в корпус корабля. В тот же миг и он превратился в камень. – Пожалуйста! Хватит!

Когда ее сестры закончили, в живых не осталось ни одного. Те, кто встретил свой конец на мелководье, рухнули в воду и разбились; осколки их лиц смешались с галькой на морском дне. Других гибель подстерегла на корабле, и из-за веса статуй нос судна опустился в воду. Еще одна буря, и его обломки навсегда скроются в морской пучине. Медуза сидела на берегу, пока первые лучи солнца не прорезали небо.

Когда она вернулась в пещеру, сестры уже спали, свернувшись калачиком. Их тела укрывали крылья с длинными перьями – одеяла для искалеченных душ. Печаль застыла в сердце Медузы: она заметила, что, впервые после их воссоединения, Сфено спала с улыбкой.

Глава пятнадцатая

Акрисий, царь аргосский, мерил шагами тронный зал. Его руки дрожали, в груди жгло и кололо. У его ног захихикал ребенок. Услышав этот звук, царь отшатнулся. Его жена Эвридика в свою очередь отпрянула от него.

– Что мне еще делать? – обратился он к жене. – Смерть будет лучше всего. Сейчас, пока она еще мала. Наши воспоминания о ней драгоценны, ничем не испорчены. Разумеется, милосердно запомнить ее такой…

– Милосердно? У тебя помутился рассудок?

Эвридика встала со своего места, ее щеки пылали от гнева. Она подхватила ребенка с пола и передала няньке.

– Отнеси ее в комнату, – сказала она. – И никого не пускай, кроме меня. Никого. Включая царя.

Нянька побледнела. Только что в ее глазах кипел тот же жгучий гнев, что и у Эвридики, но он тут же сменился страхом. Неповиновение приказу царя никого не спасет. Скорее, приведет к еще большим смертям, в том числе – к ее собственной. Дрожа, без кровинки на лице, она выскочила из зала с ребенком на руках.

– Акрисий, – голос Эвридики дрогнул, – послушай меня. И слушай внимательно.

До того как родилась ее дочь, дети нравились Эвридике. Этого и ждали от женщины, помолвленной с царем. Она часто ворковала с малышами и играла в догонялки с юными отпрысками своих друзей, в целом даже наслаждалась и этими занятиями, и такой компанией, по крайней мере какое-то время. Она могла вообразить, что когда-то у нее появится собственный младенец, но не представляла, насколько сильно это изменит ее. Но с рождением Данаи в ней пробудился огонь. С первой секунды, когда она прижала дочь к груди, вдыхая ее сладкий аромат, мир Эвридики преобразился. Все ее мысли поглотило беспокойство за ребенка, сердце пылало, и если раньше Эвридика считала, что имеет хоть какое-то представление о любви, теперь эта наивность ее смешила. Эта любовь, эта связь, этот огонь, бушевавший внутри, не могли погасить никакие грозные пророчества.

– Ты не тронешь и волоска на голове нашего ребенка, – сказала она.

Акрисий сердито посмотрел на жену.

– Даже если она меня убьет? Ты слышала слова пифии[2]. Сын Данаи принесет мне погибель.

– Ей всего два года. Ты думаешь, она прямо сейчас родит ребенка? Даже если слова пифии верны…

– Слова пифии верны. Она говорит только правду. Ребенок будет в ответе за мою смерть.

– Твой род будет в ответе. Твой внук будет в ответе. Пифия говорила не о Данае. Откуда тебе знать, что сейчас где-нибудь по нивам не бегает твой бастард? Правителю твоих лет ведь полагается иметь их около десятка?

Акрисий сердито наморщил лоб.