Дитя Дракулы

В последние недели я постоянно думал о Саре-Энн Доуэль и гадал, что же с ней произошло. История с ее внезапным побегом – в чем-то похожая на историю с исчезновением моего друга Джека Сьюворда – сразу показалась мне важной, сам не знаю почему. И не могу объяснить, по какой причине сейчас, когда я лежал во мраке незнакомой комнаты, мне на ум вдруг пришло два имени.

Первое? Имя далекого возлюбленного Сары-Энн: Том Коули.

Второе? Название банды, в которую входил молодой человек: Молодчики Гиддиса.

Именно с мыслью о Томе Коули и Молодчиках Гиддиса я тихонько встал с кровати, быстро оделся и целеустремленно вышел из комнаты.

Слишком долго я оставался пассивным участником трагических событий. Что-то нехорошее надвигается на нас, и я должен пошевелиться, чтобы выяснить правду.

Выйдя в коридор за дверью нашей супружеской комнаты, я направился к лестнице, собираясь спуститься в вестибюль и выйти в город. Однако не успел я пройти и дюжины шагов, как меня остановил голос сына, звучащий странно – ниже обычного.

– Джонатан? – произнес он.

– С чего вдруг ты обращаешься ко мне по имени? – строго спросил я. – И почему ты не в постели? Я думал, ты давно спишь. Надеюсь, с тобой не приключилось очередного… гм… приступа?

– Нет, папа. Ничего такого. Просто мне никак не успокоиться. Бедная леди Годалминг… Все, что мы видели сегодня…

Я немного смягчился.

– Постарайся не думать о таких вещах. Ложись спать, а завтра жизнь покажется не такой мрачной…

– Ты не понимаешь, папа.

– Так расскажи мне, – предложил я. – Расскажи, что тебя тревожит. Вот уже несколько месяцев ты и впрямь ведешь себя очень… странно.

В глазах Квинси затеплилась надежда.

– Я хочу рассказать. Но у меня такое ощущение… словно кто-то мне запрещает. Словно я пленник в собственном теле. Я уже пытался объяснить… не раз.

– Что ты имеешь в виду? Это как-то связано со школой?

– Нет. Дело вообще не в чем-то внешнем. А в том, что внутри меня.

– Разве мы с тобой не говорили на эту тему? Когда мисс Доуэль еще жила с нами?

Квинси помотал головой:

– Нет. Сейчас другое. Внутри меня будто бы происходит борьба. Между двумя отцами. Между тобой, Джонатаном Харкером, и… – Он осекся. Он явно хотел продолжить, но тем не менее молчал.

– Не понимаю, – сказал я. – Ты же знаешь: твой отец – я.

– Да. Но ведь в каком-то смысле у меня есть и другой… разве не так?

Во мне вспыхнул гнев.

– Что за вздор? Кто тебе внушил такое? С кем ты разговаривал?

– Ни с кем, папа… ни с кем, кто имел бы телесную форму.

– Твоя мать? Это работа твоей матери?

– Нет, конечно.

Я сердито уставился на сына, и он, увидев мое нескрываемое недовольство, отвел глаза в сторону.

– Папа… а что случилось за год до моего рождения? Что тогда произошло с тобой и мамой?

– Ступай спать, Квинси, – сказал я самым холодным тоном, на какой только был способен. – Ступай спать, и давай навсегда закроем эту тему.

Он жалобно скривился:

– Папа, ну пожалуйста…

– Довольно. Не желаю ничего больше слышать. Ты очень устал сегодня, полагаю, вот и предаешься диким фантазиям. А ну, живо в постель.

Квинси неохотно тронулся к своей комнате, а я зашагал дальше по коридору. Но потом он сказал мне вслед – с противной хитрецой в голосе, заставившей меня на миг исполниться презрения к нему:

– А куда ты идешь, папа? Кого ищешь?

Я повернулся, собираясь сурово отчитать сына. Но дверь его комнаты уже закрылась, и в коридоре снова не было ни души.

Я испытал немалое облегчение, когда вышел из отеля и быстро двинулся по улице. Лондон редко спит. Он пребывает в постоянном бурлении. И многочисленные свидетельства ночной жизни, мною обнаруженные, ничуть меня не удивили.

Наш отель находится в Блумсбери, недалеко от Рассел-стрит. В голове у меня теснились разные неприятные вопросы, но я был полон решимости начать поиски. Я направился на юг, в сторону реки и района, которым – по крайней мере, в части темных дел – управляла банда Гиддиса.

В прошлом моя слишком цепкая память всегда была моим проклятием. После сегодняшней ночи я гадаю, не обстоит ли теперь дело с ней ровно наоборот. Ибо я почти не помню свой долгий путь до Воксхолла. В уме сохранились лишь обрывочные картины и смутные впечатления. Припоминаю узкие пустынные улицы. Какие-то крики ночного люда – то ли зазывные, то ли отчаянные. Потом помню реку, и именно переход по мосту, простертому над черной водой, оставил наиболее подробные и точные воспоминания. В ушах до сих пор стоит голодный рокот речных струй.

Потом я оказался там, где мне, по моим ощущениям, надлежало быть: на длинной улице, по обеим сторонам которой теснились приземистые здания с разного рода сомнительными заведениями, несмотря на поздний час, продававшими спиртное. Думаю, я в своем опрятном траурном костюме выделялся на здешнем фоне. А может быть, за время долгого пешего пути я приобрел такой растрепанный, неприглядный вид, что уже ничем не отличался от окружения.

Помню, я зашел в три разные таверны (если их можно удостоить такого названия) и в каждой покупал стакан крепкого напитка, прежде чем приступить к расспросам. Я говорил обиняками, негромко и осторожно, но все без толку.