Дитя подвала

Расстегнув «молнию», Малышев с изумлением уставился на измятый белый халат с желтыми помпонами. А вот колпак и фиолетовый парик. Красный нос-шарик на резиночке. Громадные, неуклюжие ботинки… На самом дне рюкзака лежала коробочка с флаконами для грима.

Он застегнул рюкзак и забросил его на плечи. Затем не без труда поднял все еще бессознательное тело Артура и, тяжело ступая, вышел наружу.

– Не хочешь прогуляться перед сном? – прокряхтел Сергей, швыряя сына на неухоженную клумбу. Открыв задние двери потрепанной «буханки», он склонился над сыном. Одной рукой ухватился за шиворот пиджака, другой – за ремень.

– Набираю высоту, – ухмыльнулся он, приподнимая обмякшее тело Артура. – И пикирую в п…ду.

С этими словами он закинул в автомобиль сына, словно тот был старым ковром, перетянутым бечевкой.

– Я надолго запомню эту ночь, Арчи, – прошептал он, глядя на луну, зависшую над головой одинокой тусклой монетой. – Надолго.

Лишь усевшись за руль и повернув ключ зажигания, Малышев в полной мере осознал, насколько радикально изменилась ситуация. По сути, он должен благодарить бога.

Аллилуйя. Все!

Больше никаких ночных кошмаров, копать-хоронить.

Никаких посылок и писем с фотографиями.

Его с Марией никто не будет искать.

Он улыбнулся, подумав о том, как обрадуется Маша, узнав всю правду.

Но, черт возьми…

Арчи.

Мать его за ногу, двадцатилетний засранец, этот салага-тихоня устроил кровавую баню и едва не обвел его вокруг пальца! Его, Сергея Малышева! Завалил своего же телохранителя, бывшего десантника! Инсценировал собственное похищение! Подсыпал ему какой-то дряни в лимонад, устроил цирк с этой гребаной рукой и продырявил ему плечо стрелой, словно какой-то пигмей из джунглей! А если бы стрела угодила в шею? Или глаз?!

И вообще, если бы не его, Сергея, реакция, Арчи искромсал бы его столовыми ножами, как бифштекс!

Это все сделал его сын. Студент юридического факультета, Артур Малышев, рохля, вздрагивающий от собственной тени…

Это если не брать в расчет шлюху Тамару, сваренного в котле парня и разрезанную старуху в лесу…

«Ты весь в меня, малыш Малышев», – мысленно изумился он и, не выдержав, хихикнул.

Впрочем, смех смехом, а оставлять все как есть никак нельзя.

– Я отвезу тебя к себе, – вслух произнес Сергей, выезжая с участка. – Тебя следует надежно спрятать.

Он вышел из машины и, закрыв ворота, снова уселся за руль, бросив:

– Сегодня вечером ты последний раз видел звезды, Арчи.

«А утром я приберусь в доме и напишу заявление о пропаже сына. А также жены, – подумал Малышев. От этой мысли он неожиданно ощутил прилив пьянящего возбуждения. – Да, да, именно так. Пусть все считают, что они стали жертвой маньяка».

Он улыбнулся собственному отражению в зеркале.

Очень хорошо. Убийства закончились, и рано или поздно вся это суета утихнет. И тогда Маша сможет к нему вернуться, и им больше не нужно будет шифроваться… Они начнут новую жизнь. И он больше никогда не притронется ни к сигаретам, ни к бутылке.

«Твой сын убийца», – шепнул голос Ольги, и Сергея будто кипятком ошпарили. Он хрипло выдохнул.

«Убийца и садист. Как и ты. Тебе нужно во всем сознаться», – продолжала нашептывать умершая супруга, но Малышев, сгорбившись, сосредоточился на дороге. Утихающий голос Ольги вскоре исчез совсем.

Это началось, когда до «Логова» оставалось порядка двадцати километров. Продырявленное стрелой плечо внезапно полыхнуло новым приступом боли. По телу горячей волной растекся жар, у Сергея возникло ощущение, что в рану натолкали тлеющих углей, которые поливали кипящим маслом.

Он заскрипел зубами, стирая с них эмаль, руки непроизвольно рванули руль в сторону, и «буханка» едва не врезалась в фонарный столб. Резко завизжали шины, и Малышеву с трудом удалось вернуть автомобиль на полосу движения.

– Что за черт? – просипел он, притормаживая. Боль менялась – теперь она была притупленно-ноющей, будто плечо сунули под громадный пресс, который медленно, но неуклонно расплющивал кости и плоть, превращая его в кровоточащий блин.

Сергей остановил микроавтобус, скосив злобный взгляд на плечо. К боли добавился нестерпимый зуд, нарастающий с каждым ударом сердца, и вскоре свербело так, что Малышев едва сдерживался, чтобы не сорвать пластырь и вцепиться в едва подсохшую рану, расковыривая ее до тех пор, пока не ликвидирует источник этой безудержной чесотки.

Трясущейся рукой он расстегнул рубашку, обнажая плечо, и, подцепив ногтями пластырь, сорвал его. Из открывшейся раны заструилась кровь, в ночных сумерках напоминая пахнущие медью чернила.

– Ты чем-то смазал стрелу, Арчи? – прокаркал он.

Судя по всему, так оно и было. Из глубины наружу рвался истеричный смех.

«Ну и сынок у меня… едрить его за ногу!»