Дюна

— Когда племя приемлет Воду, — сказала она. — Все мы вместе… все. Мы… соединяемся. И я… могу представить себя с другими, но… не с тобою.

— Почему?

Он пытался разглядеть ее, но прошлое и будущее сливались и мешали ему. Он видел ее сразу в бессчетном количестве поз, ситуаций и положений.

— В тебе есть что-то страшное, — сказала она. — Когда я увела тебя от них, я сделала это специально… я знала, что люди хотят именно этого. Ты… словно давишь на людей! Вынуждаешь нас видеть.

Он заставил себя проговорить:

— А что видишь ты?

Она посмотрела вниз на руки.

— Ребенка… у меня на руках. Нашего… твоего и моего. Она прикрыла рот ладонью — Откуда могу я знать каждую черточку твоего тела?

«И у них есть кроха этого дара, — подумал Пол, — только они подавляют его, он их страшит».

Зрение на мгновение прояснилось, он увидел, что Чени дрожит.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он.

— Усул, — прошептала она, все еще дрожа.

— В будущее не спрячешься, — проговорил он.

Глубокое сочувствие к ней охватило его. Обняв, он погладил ее по голове:

— Чени, Чени, бояться не надо.

— Помоги мне, Усул, — вскрикнула она.

И когда она промолвила эти слова, наркотик завершил свою работу, словно сорвав завесу, не дававшую его глазам увидеть серую бурлящую мглу грядущего.

— Ты так спокоен, — сказала Чени.

Он воспринимал… время лежало перед ним, словно бы поднявшись в неведомом измерении, он мог взглянуть на него сверху. Оно текло вперед бурлящей рекой, узкой и вместе с тем широкой, через невод, несущий бесчисленные миры и силы… Тугой канат, по которому можно было идти, и одновременно провисший шнур, на котором трудно даже удержаться.

С одной стороны была Империя, и Харконнен по имени Фейд-Раута грозил ему… сардаукары, как рассерженные пчелы, взлетали со своей планеты, чтобы громить и громить Арракис. Гильдия и ее тайные замыслы… Бинэ Гессерит с их идеей селекции. Все они грозовой тучей высились на горизонте… Их удерживал Вольный народ со своим Муад'Дибом, спящий гигант, поднявшийся на покорение целой вселенной.

Пол видел себя в самом центре, сердцевине — точка опоры, на которой покоилась вся вселенная. Он шел словно по проволоке, среди покоя и мира, счастливый, и Чени с ним рядом. Впереди пока было время относительного покоя, которому суждено вновь смениться насилием.

— Никогда более не будет нам покоя, — сказал он.

— Усул, ты плачешь, — пробормотала Чени. — Усул, сила моя, ты снова жертвуешь воду мертвым? Кому же?

— Тем, кто еще жив, — проговорил он.

— Тогда пусть они пока пользуются жизнью, — сказала она.

В наркотическом тумане он почувствовал, как права она, и страстно прижал ее к себе.

— Сихайя, — повторил он. Она прикоснулась к его щеке:

— Я больше не боюсь, Усул. Погляди не меня. Когда ты меня так обнимаешь, я вижу все, что видишь ты сам.

— И что же ты видишь? — строгим тоном спросил он.

— Я вижу, как мы любим друг друга… И мгновения спокойствия посреди бурь. Ведь для них мы созданы.

Наркотик вновь овладел им, Пол успел подумать: «Ты столько раз дарила мне утешение и забвение!» Он по-новому увидел этот высший свет, озаривший рельеф времени, увидел, как становится воспоминанием грядущее: ласковая низость физической любви, объединение и слияние тел и душ, мягкость и мощь.

— Ты из сильных, Чени, — пробормотал он. — Останься со мной.

— Навсегда, — ответила она и поцеловала его в щеку.

МЕССИЯ

***

Никто: ни мужчина, ни женщина, ни дитя, не близок с моим отцом. Чувство, несколько напоминающее дружбу, он испытывал лишь к графу Хасимиру Фенрингу, своему товарищу по детским играм. О степени обратной симпатии графа Фенринга можно судить хотя бы по тому, что он-то и сумел замять подозрения Ландсраада, возникшие при рассмотрении Арракисского дела. Это обошлось нам более чем в миллион солари специей, — так говорила моя мать. Были и другие подарки: рабыни, ордена, титулы, даже возведение в королевское достоинство. Впрочем, есть и негативное свидетельство о его чувствах. Граф отказался убить человека… отказался, хотя мог сделать это, и отец мой отдал ему приказ. Но об этом потом.

Принцесса Ирулан. «Граф Фенринг — в профиль»

Барон Владимир Харконнен в ярости вылетел из своих личных апартаментов и понесся по коридору. Пятна вечернего света, прорывавшегося через высокие окна, то и дело падали сверху на раскачивавшееся и вихлявшее жирное тело.