Дюна

— Ну вот, теперь ты кое-что узнал на деле о нашей подготовке, — добавила Джессика.

Хават сухо глотнул. Она повелевала им, как королева. Властному приказу, ее тону и манере он не мог не подчиниться. Само тело его повиновалось ее словам быстрее, чем он успел осознать. И ничто не могло бы воспрепятствовать повиновению: ни логика, ни ярость, ни гнев… ничто. Чтобы сделать такое, она должна была глубоко, насквозь видеть его… о такой глубине контроля он не мог прежде даже помыслить.

— Я только что говорила тебе, что мы должны понимать друг друга, — сказала она. — Но я имела в виду, что ты должен понять меня… Я вижу, ты понял, что я-то тебя понимаю. И говорю тебе: лишь твоя преданность герцогу сможет уберечь тебя от меня.

Не отводя от нее глаз, он облизнул губы.

— Если бы я хотела жить с марионеткой, герцог женился бы на мне, — сказала она, — и даже думал бы, что сделал это по собственной воле.

Хават нагнул голову, глядя исподлобья сквозь редкие ресницы. Только крайнее усилие воли не позволяло ему теперь крикнуть охрану. Усилие воли… и неуверенность. Даже кожа его не забыла эту покорность. В тот миг она могла бы извлечь оружие и спокойно убить его.

«Неужели у каждого человека есть такое слепое пятно? — думал он. — Неужели каждого из нас можно заставить что-то сделать, даже не осознав поступка? — Мысль эта потрясла его. — Кто же может остановить личность, обладающую такой силой?»

— Теперь ты увидел кулак в мягкой перчатке Бинэ Гессерит, — сказала она, — немногие остаются в живых после этого. Такая штука для нас несложна. Со всем моим арсеналом ты не знаком, учти.

— Почему же вы не обратите всей этой силы против врагов герцога? — спросил он.

— Как? И против кого? — возразила она. — Надо ли делать из герцога слабака, не способного действовать без моей помощи?

— Но с такой силой…

— Сила — это обоюдоострый меч, Сафир, — сказала она. — Ты сейчас думаешь: как ей просто заставить свое живое орудие смертельно ранить врага! Истинно, Сафир. Даже тебя. Но чего я добьюсь? Если бы мы, Дочери Гессера, делали такое, что подумали бы о нас? Мы не хотим этого, Сафир. Мы не хотим погубить себя сами. — Она кивнула головой. — Мы действительно существуем только чтобы служить.

— Мне нечего ответить, — произнес он. — Вы знаете, мне нечего ответить.

— И ты не скажешь никому о том, что произошло между нами, — произнесла она. — Я ведь знаю тебя, Сафир.

— Миледи… — старик вновь попытался глотнуть сухой глоткой.

Он думал: «Да, силы ее велики. Но тем более грозным оружием станет она в руках Харконненов».

— Герцога могут погубить не только враги, но и друзья, — сказала она. — Я надеюсь, теперь ты продумаешь свои подозрения и поймешь, что для них нет причины.

— Если это можно будет доказать, — сказал он.

— Если, — фыркнула она.

— Если, — сухо повторил он.

— Ты слишком упрям, — проговорила она.

— Осторожен, — произнес он, — к тому я всегда учитываю возможность ошибки.

— Тогда я задам тебе еще один вопрос: если ты стоишь перед другим человеком, связанный и беспомощный, — в руках у него нож, приставленный к твоему горлу, но он тебя не убивает, наоборот, развязывает путы, и дает нож тебе в руки…

Она поднялась, повернулась к нему спиной и сказала:

— А теперь можешь идти, Сафир.

Старый ментат поднялся, рука его нерешительно поползла в карман к смертоносному оружию. Он вспомнил арену, давнюю корриду отца герцога (все-таки он был храбр, какими бы ни были его промахи). Свирепый черный зверь замер в смятении с опущенной головой. Старый герцог спиной обернулся к рогам, плащ с капюшоном небрежно переброшен через руку, рев одобрения на трибунах.

«Бык — я, а она — матадор», — подумал Хават. Он отнял руку от оружия, поглядев на выступивший на ладони пот.

И понял, чем бы все это в конце концов ни закончилось, мига этого он не забудет, не забудет и высшего восхищения леди Джессикой.

Спокойно повернувшись, Хават вышел из комнаты.

Джессика отвела взор от его отражавшейся в оконных стеклах фигуры и обернулась лицом к закрывшейся двери.

— А теперь последуют и соответствующие поступки, — прошептала она.

***

Разве борешься ты со снами?
Разве бьешься с тенями?
Разве ходишь во сне?
Но время твое ускользнуло,
Твою жизнь забрали,
А ты все беспокоился о пустяках,—
Жертва своего безрассудства.

Из плача о Джемисе на Погребальной Равнине.

Принцесса Ирулан. «Песни Муад'Диба»

Стоя в прихожей собственного дома, Лето изучал записку в свете одинокой плавучей лампы. До рассвета оставалось еще несколько часов, и он ощущал усталость. Вестник от фрименов передал эту записку внешней охране, едва герцог прибыл с командного пункта.

В ней значилось: «Столбом дыма среди дня, огненной колонной в ночи».

Подписи не было.

— Что это значит? — удивился он.

Вестник исчез, не дожидаясь ни ответа, ни допроса. Он ускользнул и растаял в ночной мгле — тень среди теней.