Диверсант Петра Великого

– Алтын ставлю! Алтын на шайку Мордатого! Он их одной левой…

– Говорю тобе, за паренька этога держаться надо. Со всех ног в энти морпехи беги. Чуйка у меня, аки у дикого зверя. Чую, нет в нем гнильцы.

Я даже приосанился от таких слов; к сожалению, голос этот стих.

– Дави их, братцы! Дави, чудь белесую!

Я махнул чьей-то серой рубахой, давая сигнал к началу первой игры… Боже, что тут началось! Обе команды, не придумав ничего лучшего, поперли друг на друга в лучших традициях кулачных боев. Корявая стенка сшиблась с еще более корявой стенкой! С воплями, ором и криками из образовавшейся кучи-малы начали вылетать тела. Кто-то тут же вставал и с проклятиями лез снова в самую гущу, кто-то с кряхтением и стонами отползал в сторонку.

– Регби, мать его! Поиграть решил… Может, лучше партеечку в шахматы? – прошипел я сквозь зубы. – Не дай бог, еще до дубин доберутся…

Как на грех, какой-то мужичок с разбитой рожей вырвался из битвы и побежал в сторону ограды, из которой сразу же начал выдирать здоровенный дрын. Желание поквитаться с обидчиками у него не просто читалось на лице, а вопило. К счастью, кто-то из зрителей угомонил его, еще добавив по роже.

– Не-е-ет, надо с этим заканчивать. Придется, по ходу, по одному набирать в морпехи, – разочарованно пробормотал я. – Жаль.

Я уже приготовился свистнуть, как меня отвлек странный шум за моей спиной. Со стороны города кто-то несся в нашу сторону, издавая громкие вопли. Показалось, даже шум игры стал на пару тоном тише.

– А-а-а! Православные! Ратуйте! С кремля войско сбирается! С царем! – орущий мужичок со всего маху влетел в толпу, сбив кого-то с ног. – Людишки тама говорят, что черный люд бунтовать удумал. Мол, припасы и огненное зелье сбирают.

Гонца подняли с земли и потащили ко мне. Он же не переставал кричать, вертя головой.

– Цельное войско сбирается. Сам немец Гордон наказ от царя получил, никакой жалости не имать и всех бунтовщиков из пушек и фузей расстреливать. Кто же покорность иметь будет, того немедля заковать в кандалы и отправить в Сибирь.

Моя челюсть самым натуральным образом упала от этой совершенно дикой белиберды, в которую просто невозможно было поверить. Однако удивительным было то, что все вокруг в нее верили. Ненависть, страх и паника читались в глазах. Кто-то уже ломанулся из толпы к пристани, где были привязаны лодки. Другие тянули из-за пазух ножи и кистени.

– Вот вам крест, вот вам крест, нет лжи в моих речах. Самолично видел, как по улице бежал капитан Преображенского полка в одних портках. Тревогу объявили. Всех сбирать в Гостином дворе будут. Потом уж и к нам пожалуют.

Мои и те, кто стояли ближе, тут же вопросительно уставились на меня. Следом на мне скрестились взгляды и остальных. «Мать моя женщина… Что вообще происходит в этом сумасшедшем доме? Кто-нибудь может мне ответить на этот вопрос? У Петра крыша, что ли, поехала?» Я растерянно смотрел на бурлящую толпу, из которой то и дело раздавались самые разные вопли: бежать, прятаться, поджечь город и пристань, сражаться и вешать богатеев.

«Неужели Петя и его остальные приняли нашу сходку за начало бунта?» От этой мысли у меня холодок побежал по спине. Несмотря на всю фантастичность этого предположения, дело обстояло именно таким образом…

Едва люди с городского дна начали стекаться к причалу, по городу поползли разные слухи о волнениях среди работных людей. Ближе к рассвету, когда на пристани уже толпилось четыре-пять сотен людей, тональность слухов начала кардинально меняться. Заговорили уже не о простых волнениях, а о полноценном бунте. Какие-то люди на улицах в полный голос кричали о разграбленных военных складах, украденном порохе, пострелянных солдатах, перешедших на сторону бунтовщиков десятке офицеров во главе с целым полковником. С каждым новым часом слухи обрастали все более и более фантастическими подробностями. В полдень разговоры уже пошли о том, что бунтовщики отправили гонцов с изменническими грамотками к шведскому королю Карлосу. Мол, в этих грамотках они просили Карлоса взять Архангельск под свою руку.

Эта мешанина из самых разных слухов, волной распространявшихся в городе, подпитывалась полным незнанием реальной ситуации и отсутствием какой-либо реакции со стороны официальной власти. Царь Петр в этот самый момент изволил крепко почивать, еще толком не протрезвев после очередной ночной гулянки со своими офицерами. В невменяемом состоянии были и его ближайшие сподвижники. Единственный среди них не пивший Лефорт лежал с коликами в животе, не в силах двинуть ни рукой ни ногой. Ему сейчас вообще было ни до чего.