Дивертисмент братьев Лунио

Вечером пришли от комиссара. Мельком осмотрелись. Оба в штатском, помоложе и постарше. Но всё равно видно было, что военные. Мешок уже в прихожей лежал, готовый. Гость, что постарше, кивнул другому, тот понятливо взвалил мой тяжеленный гостинец на плечи, не посмотрев даже, что там внутри, и потопал вниз, к машине. Я сообразил про них, что приехали, а не пришли. И ясно, что спешили. А второй, не представляясь, попросил паспорт, заглянул в него, пометил себе что-то в блокнот и сказал:

– Значит, так, Гиршбаум, придёшь послезавтра на сборный пункт, к 9.00, вот адрес, я тут написал. И кого спросить, тоже, он там будет старший, наш работник. Скажешь, помощник военного комиссара прислал, Маркелов. Это я, но он и так будет в курсе. – Он сунул мне бумажку. – Оттуда машины пойдут на формировку, в Лугу, потом вас вольют во Второй Белорусский, в 21-ю дивизию народного ополчения, общевойскового назначения. Это 33-я армия. Туда командующим с апреля идёт генерал-лейтенант Крюченкин. Боевой генерал, с таким не пропадёшь, это точно. Так что причитается с тебя, солдат, – усмехнулся пришедший.

– У меня больше нет ничего, извините, – пробормотал я, не понимая до конца, в шутку тот сказал последнюю фразу или всерьёз.

Этот человек мне не нравился, но я не мог для себя чувство это объяснить. Лет ему было за тридцать, и что-то было в нём не так. Позже я понял: он тогда не выглядел ленинградцем, пережившим блокаду, чьи лица я наблюдал до этого постоянно и к которым глаза мои успели привыкнуть за эти два с половиной страшных года. Маркелов этот был как-то уж слишком бодр и к тому же неприятно насмешлив.

– Да ладно, парень, шучу я, не бери в голову, – отмахнулся Маркелов и осклабился. И поинтересовался: – Родители покойные чем занимались по жизни сами-то?

– Мама давно умерла, когда я маленький был ещё, а папа был ювелир, – ответил я, желая, чтобы он поскорее ушёл.

У меня оставалось не так много свободного времени.

– А-а, – протянул этот военный в штатском, – тогда всё понятно. Ювелирное дело – стоящее, это вам не копытами в дохлый сезон торговать.

– А что лет не хватает, ничего? – я решил перебить неприятную мне тему. Этот человек становился мне всё менее симпатичен.

– Ничего, – ответил Маркелов, – нормально всё будет. Если бы ты наоборот просился, тогда б ещё было «чего». А туда, брат ты мой, всем – «ничего». Ладно, давай, служи, – он хлопнул меня по плечу, прощаясь, и развернулся уходить. Но вдруг остановился и вновь обернулся. Бросил взгляд в квартирную глубину и спросил: – Значит, все поумирали, говоришь, твои?

Я молча кивнул:

– Все.

– И никого больше у тебя?

Я снова кивнул:

– Никого.

Он обвёл глазами прихожую и перевёл взгляд в сторону нашей гостиной.

– И никто не присмотрит, получается, за жильём, пока будешь в отсутствии?

Я опять подтвердил его догадку кивком.

– Никто. А чего за ней приглядывать? Она пустая у меня, я даже паркет сжёг весь почти.

Он сочувственно покивал, потом прощально протянул руку.

– И, правда, парень, незачем. Всё, иди, воюй, солдат.

И мы с ним обменялись крепким мужским рукопожатием. В этот момент я уже думал, что в моём распоряжении всего лишь сутки и что нужно успеть сделать то, чего не сделать было просто невозможно.

Как только дверь за ним закрылась, я лихорадочно принялся за дело. Стащил всё, что осталось из продуктов, на середину комнаты и стал набивать последние пустые мешки, получилось всего три штуки. Себе оставил только на утро и с собой, на первое время службы. Вещмешка, куда бы всё это можно было сложить вместе с носками, бельём, зубными принадлежностями, носовыми платками и всем остальным, что берут с собой новобранцы, уходя в армию, у меня не было. Но я подумал, что самое время вернуть рюкзак, оставленный у Полины Андреевны Волынцевой. Заодно. Что было очень кстати.

А то, ради чего я шёл в тот момент к ней, точнее говоря, переступал по только что выпавшему свежему снегу, таща за собой всё те же заново гружённые санки, лежало отдельно от мешков; оно было у меня за пазухой, слева и справа, по отдельному свертку. На этот раз времени обдумывать, какой час лучше для этого своего короткого путешествия выбрать, у меня не оставалось. И я пошёл к ней на следующее утро, когда из домов уже потянулся первый ранний народ. Нож, как в прошлый раз, я не взял. Подумал – что будет, то и пускай. Я теперь солдат, я и так сумею себя защитить. Задушу их руками, сволочей, нелюдей этих.

Мне было отчаянно хорошо и бесстрашно в предвкушении моей личной войны, на которую я ухожу, чтобы доказать, что я не сволочь и не трус, что не хуже других смогу пройти через все тяготы и лишения воинской службы в условиях настоящей и страшной для всего нашего народа беды. И что теперь меня уже не остановит ни голод, ни мороз, ни самый лютый фашист.

Снова Полина Андреевна шла открывать долго и тяжело, была всё ещё достаточно слаба, но прежней безнадёги в её глазах я уже не обнаружил.

– Это вы, Григорий? – спросила она удивлённо и отступила на шаг, пропуская меня. – Проходите, пожалуйста. И здравствуйте, милый. Какими судьбами?