Диво

— Прошу прощения, — вежливо произнес Отава, — но я прибил не для того, чтобы обсуждать проблемы экзистенциализма…

— Нет, нет, — снова вскочил советник, — я только об истории. Представьте себе: мой шеф, министериаль-директор Хазе, не может слышать об истории. «Что? — кричит он. — История? В этой вашей истории есть только хронология и факты существования населении пунктов. Все остальное вранье!» Тогда я говорю ему: «Герр Хазе[61] не верит в фамилии. И я понимаю министериаль-директора: имея такую фамилию, разве станешь симпатизировать истории?» Но в одном мы с министериаль-директором сходимся: в современной истории уже не может быть открытий. Все открыто, все зарегистрировано.

— К сожалению, в наше время историки часто вынуждены заботиться действительно не о новых открытиях, — снова дал себя поймать на слове Борис, — а отвоевывать старые истины; часто совершенно очевидные…

— Не у меня, надеюсь, отвоевывать? Я — простой чиновник. Моя сфера вполне материальные вещи. Истины — это не по моему отделу. Что же касается вещей… Мы работаем с возможной идеальной пунктуальностью… Я мог бы вам… Но лучше я вам расскажу одну историю — нетва?

Так они вынуждены были в тот день выслушать от Вассеркампфа еще одну историю.

Начинается с войны. Сорок первый год. Шестого апреля немецкие войска переходят границу Югославии, через двенадцать дней юный король Петр поручает генералу Недичу подписать акт капитуляции. Югославия отнюдь не такая страна, чтобы ее можно было покорить за двенадцать дней. За двенадцать дней там даже не облетаешь на самолетах всех гор. В Югославии есть уголки, куда за всю историю не мог проникнуть ни один завоеватель, скажем, в той же Черногории, или, как вслед за итальянцами все называют ее, Монтенегро. Рассказывают, когда сам Наполеон после своих блистательных побед послал к черногорскому владыке требование, чтобы он пришел к нему с поклоном, черногорец ответил, что когда кому нужно, то пускай сам придет в Черногорию — причем не верхом, а пешком, ибо черногорские юноши все равно ссадят нежеланного гостя с коня. Ну так вот. Капитуляция сорок первого года была чисто условной. Бывает, что капитулирует народ, тогда как армия еще борется, а бывает и наоборот. Тут случилось так, что армия капитулировала, а народ продолжал борьбу, и все знают, сколь успешной была эта борьба, немецкому командованию пришлось посылать на Балканы генерала Рендулича, надеясь, что его сербское происхождение поможет им (дело в том, что небольшая часть сербов, какое-то из племен, еще в древние времена поселилась на территории современной Австрии; это было воинственное племя, из него выходили весьма умелые военачальники, эта война знает такие имена, как Браухич и Рендулич, если говорить о наиболее известных; теперь немного смешно вспоминать, что главнокомандующим армиями, которые шли по Европе, насаждая чистоту расы, был выходец из славянского народа Браухич, но тогда было не до смеха). Разумеется, Рендулич, несмотря на свое сербское происхождение, тоже ничего не смог сделать.

Сорок первый год. Королевская югославская армия капитулировала. Множество солдат и офицеров попало в плен. В их числе в плену оказался и молодой блестящий офицер Николич. Он был черногорец, в Черногории у него осталась молодая красивая жена, прекрасная актриса, которую он почти насильно вывез из Белграда, оторвал от театра, от сцены, повез в свои горы, в свою дикость, обещая взамен цивилизации свою страсть и вечную любовь. Но тут запахло войной, кто-то вспомнил, что дед и отец Николича были в свое время офицерами королевской армии, счастливого молодожена призвали в армию, выдали ему офицерский мундир. История, как видим, обыкновенная. В момент разлуки молодая жена надела Николичу на палец золотое кольцо с крупным бриллиантом. Это была фамильная ценность, талисман, который должен был охранять Николича от смерти.