Длиной в неизвестность

— Юр, зачем? — измученно простонал Тору. Он почти забыл о случившемся и старательно игнорировал то, что могло напомнить ему о девушке, укравшей его первый поцелуй.

Её грудь была такой же мягкой, как подушка, но меньшего размера. К подушке хотелось прижиматься ещё и ещё, но не к Кире. Он снова сравнивал её с вещами: бутылочное горлышко, подушка… Нехорошо.

Тору оделся и привёл себя в порядок. Он выглядел лучше, чем мог ожидать: о прошедшем вечере говорили лишь замедлившиеся мысли — в борьбе с тревогой многие пути вели к алкоголизму. Его мать выпивала редко, но метко. Почти не пьянела, тогда как он едва стоял на ногах.

Мать.

Тору с ужасом схватил телефон: заоблачное число пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений. Домой лучше было не приходить. Вероятно, его уже искали в моргах, полиции и больницах. Ещё вероятнее, что о его безответственности знали все родственники и знакомые. Возможно, ему — на всякий случай — заказали участок на кладбище. Купили костюм. Красивый костюм и белую рубашку. «Он хотел быть врачом», — и мать, может быть, решит похоронить его в медицинском халате.

— Вы живы? — дверь распахнулась, шумно врезавшись в стену металлической ручкой. От громкого звука Тору вздрогнул и, едва не выронив из рук телефон, оглянулся.

В проходе стояла Кира. Увидев её, он почувствовал, как заалели мочки ушей, и к лицу прилила кровь. Неловкость повисшего в воздухе молчания пронзила пространство комнаты. Кира неуверенно шагнула внутрь: по-видимому, ей было также не по себе. Помнила ли она о произошедшем? Чувствовала ли на себе отпечаток нелепого поцелуя?

— Живы, — первым откликнулся Юра, — а вы?

— С трудом, — ответила Кира. — Я так-то по делу, поэтому…в общем, Тору, — она посмотрела прямо на него — Тору сразу же захотел зажмуриться и вновь заснуть. — Юр, оставишь нас?

— Ухожу, ухожу, — Юра пожал плечами и, захватив с собой поникшую полупустую бутылку, вышел из комнаты.

В этот же миг Тору пожалел, что не вцепился ему в ноги и не заставил остаться. Он согласен был заплатить Юре или обязаться до пятого курса делать за него рефераты, чтобы тот спас его от позора, но побежать сейчас за ним означало признаться в собственной трусости.

Тору смотрел на закрывшуюся дверь, пытаясь избавиться от остатков надежды. Казалось, что ручка вот-вот опустится, а задорный голос скажет, что пошутил, что не может позволить у себя за спиной интрижки и поэтому сам пришёл послушать и всё узнать. Но дверь молчала. Молчала вся умершая и обернувшаяся прахом комната. Говорила только Кира, которую меньше всего хотелось слышать.

— Я, наверное, была не права вчера, — начала она, и Тору закивал, стараясь как можно скорее закончить разговор. — Прости?

— Не стоит, — он неопределённо махнул рукой и стал собирать лежащие на полу вещи — пальцы затрепетали, к горлу подступил ком. Нужно было срочно отвлечься.

— Ты действительно интересный, давно на тебя смотрю, — продолжила Кира, — не то чтобы что-то серьёзное, нет. Я вообще другого люблю — ну, знаешь, как всегда, который меня не любит. Но я подумала, что тебе понравится что-то такое. Японцы же любят экзотику.

— Всё в порядке, — сказал Тору и закашлялся, поперхнувшись вязкой слюной. — Мы все перепили.

— Юра вчера, когда тебя уже уложил, попросил меня поговорить с тобой, — Тору замер, сжимая в руке чью-то испачканную толстовку. Юра, значит… Желание высказать ему всё, что накопилось в душе, возрастало с каждым ударом заходящегося сердца. — Говорил, ты очень переживаешь. А ты теперь говоришь, что всё в порядке. Я не знаю, кому и во что мне верить, но всё равно прости. Я бы хотела, чтобы мы были друзьями.

Тору кивнул и в одно движение сел на диван — перед глазами поплыло, кожа покрылась испариной.

— Я из девятой группы, — сказала Кира, — тоже стомат. Пару раз пересекались на лекциях. Мы с Юрой неплохо общались раньше, поэтому тебя сразу заметила, хотя ты рядом с ним совсем неприметный, конечно. Но многим девчонкам нравишься, я тебе честно скажу. Они тебе вечно записки всякие рисуют и валентинки к четырнадцатому.

Тору поморщился, постаравшись вслушаться в то, что говорила Кира. Разговор, раньше казавшийся пыткой, сейчас был спасением — чужой голос, глубокий и плавный, удерживал на поверхности, не давая погрузиться на дно затягивающих переживаний. Он всмотрелся в лежащие на её плечах пряди — наверное, ещё более чёрные, чем брови. В глазах не было ни тени алкогольной туманности.