Длиной в неизвестность

— Странно, на самом деле, потому что Юра за собой обычно никого не таскал, да и за ним никто не таскался. С ним мало кто надолго задерживался, обычно всё как-то транзитом, — она хихикнула, и у Тору от этого смешка по коже прошёл холодок, — и я так же. Общались ещё с детства, а потом разошлись и только «привет-пока». Знаешь, Юрка вообще своеобразный человек, ты же понял уже, да? У него вот как-то девушка была, года два, наверное. А потом кто-то кого-то бросил, кто кого — не знаю. Но мне кажется, что он её до сих пор любит. Или кого-то ещё любит. Но кого-то же должен. Она его точно любит потому что. Но оба в одиночки записались после расставания. А он и не переживал как будто, даже не смотрел на неё. Юра слишком активный, чтобы быть одному, понимаешь? Поэтому это и странно — а ты вот, друг. Хоть друг будет. С ним здорово, я его грустным только один раз видела. А больше — никогда, всё время улыбается.

Тору слышал её обрывками: улыбается, девушка, друг. Противиться подступающей панике становилось всё тяжелее, но приходилось крепко прижимать к лицу маску невозмутимости и холодного внимания — если после произошедшего вчера Кира увидит его трясущимся от несуществующего страха, он точно не сможет смириться с таким позором.

— У него отец умер, — вздохнула Кира, — так переживал, жуть. Конечно, тяжело: и матери помогать, и похороны, и родственники. Представляешь, тётка его ему, малолетке дурному, начала про загробную жизнь что-то трепать. Про душу, ад, рай, что молиться нужно, что плакать нельзя и прочее. Так он наслушался и спать не мог, ему всё чудовища и демоны мерещились. И плакать себе запрещал, внутри держал всё. Но душе же плакать не запретишь, вот и мучился. Не спал и мучился. Когда хотел плакать — запугали, когда не хотел: все вокруг ревут, а он улыбается — получал сильно и от матери, и от бабок. Представляешь, «В семье горе, а ты улыбаешься», а он всё равно улыбался. И теперь улыбается, и будет, наверное. Ко мне приходил, фильмы смотрели до утра почти — и даже не приставал ни разу. Я тоже не лезла, конечно, он такой потухший был всё равно. Когда человек всё время улыбается, а потом так…не по себе. И навсегда запомнишь. Вот я поэтому и запомнила, а рассказала…не знаю, зачем. Не говори, что я рассказала. Он скажет, что я дура, хоть и без злости, но всё равно не хочу.

Тору кивнул и почувствовал укол совести: в ответ на такую длинную и искреннюю историю он не смог проронить ни слова. Смерть, ад, рай, бабки, улыбаться, плакать — в голове всё смешалось, спутанные мысли перестали держать ситуацию под контролем. Всё, что он понял, можно было уместить в одно предложение: Юра, вечно весёлый мальчик из семьи чудаков-фанатиков, потерял отца, умел дружить и был слишком активен для одиночества. Необычный и интересный Юра, в телефоне которого был установлен православный календарь. Был ли на земле кто-то, кто мог бы его ненавидеть?

Тору заглатывал воздух, но не мог надышаться. Лёгкие горели, горло жгло, сердце с болью ударялось о рёбра. Мокрые ладони и пальцы комкали ткань, глаза бегали по комнате, пытаясь зацепиться за что-нибудь, способное отвлечь от начавшегося внутри шторма.

— Ты в порядке?

Она заметила? В самом деле заметила. Тору показалось, что его лицо исказилось в гримасе ужаса. Почему? Почему она смогла заметить? В метро, на парах, на улице, лёжа в кровати и за обеденным столом — раз за разом он делил будни с паническими атаками, но всегда оставался с ними один на один, без чьей-либо помощи учился бороться и побеждать самого себя. В такие моменты даже Юра, его, на минуточку, друг, просто замолкал и утыкался в телефон. Почему именно она и именно сейчас, когда он хотел этого меньше всего? Что нужно было ответить? Что говорить человеку, заранее не способному его понять?

— Эй, Тору, приём, — Кира звонко пощёлкала пальцами перед его лицом. Тору почувствовал, что вот-вот расплачется: глаза защипало, горло свело спазмом, но страх нарастал, а дрожь становилась видимой. Позор. Какой же это позор! Он был совершенно безнадёжен! Теперь его точно посчитают психом!

Тору вскочил с дивана и кинулся в сторону двери. Кира крепко схватила его за запястье, не дав уйти. Она смотрела обеспокоенно, и ему некуда было бежать: что можно было скрыть сейчас, когда тело била всё нарастающая дрожь, а мысли прыгали из стороны в сторону, путаясь в липком страхе?

— Тору, делай вдох и считай до четырёх, — строго скомандовала Кира. Её голос за мгновение превратился в холодный остроугольный монолит, и Тору послушно вдохнул на четыре счёта.

— Задержи дыхание ещё на четыре. Ты можешь.

Воздух распирал лёгкие, его было непозволительно много. На миг головокружение усилилось, но вскоре начало отступать вместе с достигшим пика внутренним напряжением.

— Выдох, четыре.