Дневник

Вместо рабочей блузы Мисти надела старую голубую рубашку Питера и приколола к нагрудному карману ржавую клипсу с фальшивыми рубинами. Стекляшки-рубины и стеклянные же бриллианты. Мисти принесла ей коробку со всей бижутерией, со всеми дешевыми брошками, браслетами и разрозненными сережками, которые Питер подарил Мисти еще в институте.

Которые ты подарил жене.

Мисти стоит за мольбертом в твоей рубашке и говорит Табби:

— Ты не хочешь пойти погулять?

Табби меняет красный фломастер на желтый и говорит:

— Ба Уилмот мне не велела.

Продолжая раскрашивать, Табби говорит:

— Она велела мне не отходить от тебя ни на шаг, когда ты не спишь.

Сегодня утром на стоянку отеля въехал коричневый спортивный автомобиль Энджела Делапорта. Энджел в широкополой соломенной шляпе выбрался из машины и подошел к парадному входу. Мисти ждала, что Полетта поднимется к ней и скажет, что пришел посетитель, но нет. Через полчаса Энджел вышел наружу. Придерживая шляпу одной рукой, он запрокинул голову и принялся разглядывать окна отеля, нагромождение вывесок и логотипов. Корпоративные граффити. Конкурирующие бессмертия. Потом Энджел надел свои темные очки, сел в свой спортивный автомобиль и уехал.

На мольберте — очередная художественная мазня. Перспектива никуда не годится.

Табби говорит:

— Ба мне велела тебя вдохновлять.

Вместо того чтобы портить бумагу и зазря переводить краски, Мисти стоило бы научить свою дочь чему-то полезному: вести бухгалтерский учет, анализировать результативность затрат, ремонтировать телевизоры. Чему-то такому, что даст ей реальную возможность заработать себе на кусок хлеба.

Спустя какое-то время после отъезда Энджела Делапорта, к отелю подъехал детектив Стилтон в скромном бежевом автомобиле окружной администрации. Он зашел внутрь и почти сразу вернулся к машине. Постоял на стоянке, заслоняя глаза от солнца, оглядел окна отеля, но не увидел Мисти. Потом он уехал.

На мольберте — сплошное убожество, краски смазаны и растекаются. Не поймешь, то ли это деревья, то ли релейные башни. Океан больше похож на лаву, излившуюся из вулкана, или на шоколадный пудинг или просто на акварельные краски общей стоимостью в шесть долларов, потраченных впустую. Мисти отрывает испорченный лист и комкает его в руках. Ее руки уже почернели от того, что она целый день комкает свои неудачи. У нее болит голова. Мисти закрывает глаза, прижимает ладонь ко лбу. Рука вся в краске, мокрая, липкая.

Мисти роняет на пол смятый рисунок.

Табби говорит:

— Мам?

Мисти открывает глаза.

Вся ее шина — в раскрашенных Табби цветах и птицах. Синие птицы и красные розы.

Когда Полетта привозит обед на ресторанной тележке, Мисти спрашивает, не пытался ли кто-нибудь до нее дозвониться со стойки регистрации. Полетта встряхивает тканевую салфетку и заправляет ее за ворот голубой рубашки. Она говорит:

— Извините, никто.

Она снимает крышку с тарелки с дымящейся рыбой и говорит:

— А почему вы спрашиваете?

И Мисти говорит:

— Просто так.

Сейчас, сидя с Табби, в шине, разрисованной птицами и цветами, Мисти доподлинно знает, что ей не стать настоящей художницей. Картина, которую она продала Энджелу, нарисовалась случайно. Нечаянно. Вместо того чтобы залиться слезами, Мисти проливает тонкую струйку в катетер.

Табби говорит:

— Закрой глаза, мам.

Она говорит:

— Рисуй с закрытыми глазами. Как на пикнике на мой день рождения.

Как она рисовала, когда была маленькой Мисти Мэри Клейнман. Рисовала с закрытыми глазами, на вонючем ковре в трейлере.

Табби наклоняется ближе и шепчет:

— Мы прятались за деревьями и подглядывали.

Она говорит:

— Ба сказала, что у тебя вдохновение и нам не надо тебе мешать.

Табби подходит к комоду и берет в руки рулон малярного скотча, которым Мисти крепит бумагу к мольберту. Табби отрывает две полоски скотча и говорит:

— Закрой глаза.

Терять Мисти нечего. Можно и подыграть своему ребенку. Ее мазня все равно хуже не станет. Куда уж хуже. Мисти закрывает глаза.

И Табби заклеивает ее веки полосками скотча.

Точно так же заклеены глаза ее папы. Чтобы не высыхали.

Точно так же заклеены твои глаза.

В темноте пальцы Табби вкладывают в руку Мисти карандаш. Мисти слышит, как Табби ставит на мольберт блок рисовальной бумаги и поднимает титульный лист. Потом берет руку Мисти и подводит к мольберту, пока карандаш не прикасается к бумаге.

От солнечного света из окна Мисти тепло. Табби отпускает ее руку, и голос Табби говорит в темноте:

— Теперь рисуй.

И Мисти рисует, идеальные окружности и углы, прямые линии, про которые Энджел Делапорт говорит, что они невозможны. Судя по ощущениям, все получается правильно и идеально. Мисти не знает, что там, на листе. Точно так же, как планшетка движется по спиритической доске, карандаш водит ее рукой по бумаге так быстро, что ей приходится сжать его крепче, чтобы не уронить. Ее автоматическое письмо.

Еле удерживая карандаш, она говорит:

— Табби?

С глазами, наглухо запечатанными скотчем, Мисти говорит:

— Табби? Ты еще здесь?

2 августа