Дневник

Мисти чувствует легкий рывок между ног, легкий толчок глубоко внутри — это Табби отсоединяет мешочек от трубки катетера и несет его в ванную в конце коридора. Табби выливает мочу в унитаз и промывает мешочек. Приносит мешочек обратно и подсоединяет к нему длинную пластиковую трубку.

Она делает все это для того, чтобы Мисти не прерывала работу в кромешной тьме. С заклеенными скотчем глазами. Вслепую.

Ощущая лишь теплый солнечный свет из окна.

Когда кисть останавливается, Мисти говорит:

— Готово.

Табби снимает рисунок с мольберта и прикрепляет к нему новый лист бумаги. Она забирает у Мисти затупившийся карандаш и дает ей другой, остро заточенный. Она держит поднос с пастельными мелками, и Мисти ощупывает их вслепую, словно играет на маслянистых клавишах цвета, и берет нужный.

Просто для сведения: каждый цвет, выбранный Мисти, каждый штрих на бумаге, они идеальны, потому что она перестала переживать, получается у нее или нет.

Полетта приносит завтрак, и Табби нарезает все на маленькие кусочки. Пока Мисти работает, Табби кормит ее с вилки. Из-за скотча, налепленного на лицо, Мисти с трудом открывает рот. Он открывается ровно настолько, чтобы можно было обсасывать кисточку, заострять ее кончик. Чтобы травиться. Погрузившись в работу, Мисти не чувствует вкуса. Не чувствует запахов. Два-три кусочка, и Мисти наелась.

В комнате тихо, слышится только скрип карандаша по бумаге. Снаружи, пятью этажами ниже, океанские волны плещут и бьются о берег.

На обед Полетта приносит еще еды, которую Мисти не ест. Мисти так похудела, что шина чуть ли не болтается на ноге. Много твердой пищи означает поход в туалет. Означает вынужденный перерыв в работе. На шине почти не осталось белых полей: сплошные цветы и птицы, нарисованные Табби. Ткань рабочей блузы затвердела от пролитых красок. Затвердела и липнет к рукам и груди. Руки в корке засохших красок. Отравленные.

Плечи Мисти болят и хрустят суставами, запястья почти не сгибаются. Пальцы немеют вокруг угольного карандаша. Шею сводит, спазмы передаются мышцам спины. По всем ощущениям ее шея скоро станет такой, как у Питера, выгнется назад чуть ли не до задницы. Ее запястья, по всем ощущениям, скоро станут такими же, как у Питера, узловатыми, скрюченными.

Ее глаза наглухо запечатаны, лицо расслабленно, чтобы не сопротивляться двум полоскам малярного скотча, идущим от лба поверх каждого глаза, вниз по щекам — к нижней челюсти, с заходом на шею. Скотч держит круговые мышцы вокруг ее глаз, держит большие скуловые мышцы в уголках рта, держит всю ее лицевую мускулатуру в расслабленном состоянии. Из-за скотча губы Мисти могут раскрыться лишь узенькой щелкой. Говорить она может, но только шепотом.

Табби вставляет ей в рот соломинку, и Мисти отпивает немного воды. Голос Табби говорит:

— Что бы ни случилось, ба говорит, ты должна продолжать рисовать.

Табби вытирает своей маме рот и говорит:

— Скоро мне нужно будет уйти.

Она говорит:

— Пожалуйста, не прекращай рисовать, как бы сильно ты по мне ни скучала.

Она говорит:

— Обещаешь?

Не прерывая работу, Мисти шепчет:

— Да.

— Даже если меня очень долго не будет? — говорит Табби.

И Мисти шепчет:

— Обещаю.

5 августа

Если валишься с ног от усталости, это не значит, что ты закончила. Если ты голодна, если у тебя все болит, это не значит, что можно закончить работу. В туалет бегать не надо, можно отлить, не отходя от мольберта. Картина будет закончена, когда остановится карандаш или кисть. Телефон не мешает. Тебя ничто не отвлекает. Когда есть вдохновение, ты продолжаешь работать.

Целый день Мисти рисует вслепую, и вот карандаш замирает, и она ждет, когда Табби заберет картину и прикрепит на мольберт чистый лист. Мисти ждет, ничего не происходит.

Мисти говорит:

— Табби?

Сегодня утром Табби приколола на блузу матери массивную брошь из зеленого и красного стекла. Потом Табби застыла, и Мисти надела на шею дочери ожерелье из сверкающих розовых стразов. Табби застыла, как статуя. В солнечном свете, льющемся из окна, стразы искрились, яркие, как незабудки и все остальные цветы, которых Табби не видела этим летом. Потом Табби заклеила ей глаза. После этого Мисти больше не видела свою дочь.

Мисти говорит снова:

— Табби? Солнышко?

В ответ — тишина, ни единого звука. Только волны на пляже плещут и бьются о берег. Растопырив пальцы, Мисти шарит в пространстве вокруг себя. Впервые за несколько дней ее оставили в одиночестве.

Две полоски малярного скотча, они начинаются прямо под линией роста волос, идут поверх глаз, вниз по щекам и под нижнюю челюсть, с заходом на шею. Мисти подцепляет полоски сверху и тянет вниз, медленно тянет, пока они не отлипают. Глаза открываются, веки дрожат. Солнечный свет слишком яркий, все расплывается. Картинка на мольберте — смазанное пятно, но через минуту глаза привыкают к свету.

Карандашные линии проступают отчетливо, черные на белой бумаге.

Там, на рисунке, — океан вблизи берега. Что-то плавает на воде. На воде лицом вниз плавает человек, девочка с длинными черными волосами, как бы растекшимися по воде.

С черными волосами, как у ее отца.

Как у тебя.