Дневник

Табби садится на краешек кровати и говорит:

— Тебе больно?

Совсем не больно. С ногой все нормально. Укол был больнее.

Кольцо на пальце у Табби, сверкающий хризолит, в нем отражается свет из окна. Под окном — край ковра, под ковром Мисти прячет накопленные чаевые. Их билет домой, в Текамсе-Лейк.

Грейс запихивает телефон в пустой пластиковый пакет и протягивает руку к Табби. Грейс говорит:

— Пойдем. Твоей маме нужно отдохнуть.

Доктор Туше стоит на пороге и говорит:

— Грейс? Можно вас на пару слов наедине?

Табби встает с кровати. Грейс наклоняется к ней, что-то шепчет ей на ухо. Табби быстро кивает. На ней — массивное ожерелье из сияющих розовых стразов. Оно такое большое, что Табби, наверное, тяжело таскать его на себе. Так же, как ее маме тяжело таскать шину. Сверкающий жернов на шее. Цепь с ядром из блестящих стекляшек. Табби расстегивает ожерелье, подходит к кровати и говорит:

— Приподними голову.

Она надевает ожерелье на шею Мисти, на шею маме, и защелкивает застежку.

Просто для сведения: Мисти не идиотка. Бедная Мисти Мэри Клейнман, она знала, что кровь на ее трусах была кровью Питера. Но сейчас, в эту минуту, она так рада, что не пошла на аборт и сохранила ребенка.

Твою плоть и кровь.

Мисти и сама толком не знает, почему согласилась выйти за тебя замуж. Почему мы делаем то, что делаем? Она уже погружается в дрему. Каждый следующий вдох медленнее предыдущего. Ее мышцам, поднимающим верхние веки, приходится напрягаться, чтобы глаза не закрылись.

Табби подходит к мольберту и берет блок рисовальной бумаги. Она кладет эту бумагу и угольный карандаш на одеяло, поближе к маме, и говорит:

— На всякий случай. Вдруг тебя посетит вдохновение.

Словно в замедленной съемке, Мисти целует ее в лоб.

Между шиной и ожерельем, Мисти словно пригвождена к кровати. Приколочена накрепко. Жертва, предназначенная на заклание. Затворница.

Потом Грейс берет Табби за руку, и они выходят в коридор, к доктору Туше. Дверь закрывается. В тишине Мисти не понимает, послышалось ей или нет. Но ей показалось, что дверь закрылась с двойным щелчком.

И Мисти зовет:

— Грейс?

Мисти зовет:

— Табби?

Словно в замедленной съемке, Мисти кричит:

— Эй! Кто-нибудь?

Просто для сведения: ее заперли в комнате.

30 июля

Когда Мисти просыпается в первый раз после того, как упала в столовой, у нее выбриты волосы в паху и стоит катетер, змеящийся по ее здоровой ноге к прозрачному пластиковому мешочку, прикрепленному к столбику кровати. Трубка приклеена к коже полосками белого пластыря.

Мой милый Питер, ты сам знаешь, что это такое.

Доктору Туше опять нашлось дело.

Просто для сведения: если ты просыпаешься после убойной дозы снотворного, с выбритым лобком и пластмассовой трубкой, запиханной тебе во влагалище, это еще не значит, что ты настоящая художница.

Если бы оно было так, Мисти расписывала бы Сикстинскую капеллу. А она только комкает очередной мокрый лист акварельной бумаги. Снаружи, за крошечным слуховым окошком, солнце подогревает песок на пляже. Волны плещут и бьются о берег. Чайки трепещут в порывах ветра, парят над морем белыми воздушными змеями, пока детишки на берегу строят замки из песка и плещутся в волнах прилива.

Ладно бы она пожертвовала всеми солнечными деньками ради шедевра, но ради такого фуфла… она целый день провела у мольберта за бездарной мазней. Даже с шиной на всю ногу и мешочком с мочой Мисти хочется выйти на улицу. Будучи художником, ты организуешь свою жизнь, чтобы выделить время на творчество, но это еще не гарантия, что ты создашь что-то достойное твоих усилий. Тебя постоянно преследует мысль, что ты тратишь свою жизнь впустую.

Но если по правде, если бы Мисти сейчас находилась на пляже, она бы смотрела на это окошко в мансарде и мечтала о том, чтобы быть художницей.

Если по правде, хорошо всегда там, где нас нет.

Мисти перед мольбертом. Полустоит-полусидит на высоком табурете, глядя в окно на мыс Уэйтенси. Табби устроилась у ее ног, в пятнышке солнечного света, и раскрашивает фломастерами ее шину. Вот что обидно. Мало того что Мисти сама провела почти все свое детство в четырех стенах, раскрашивая книжки-раскраски и мечтая о том, чтобы стать художницей. Теперь она служит дурным примером собственному ребенку. Все куличики из песка, которые не слепила Мисти, — теперь их не слепит и Табби. Или чем там сейчас занимаются девочки ее возраста. Все воздушные змеи, которых не запустила Мисти. Все догонялки, в которые она не сыграла. Все одуванчики, которые не сорвала. Табби в точности повторяет ее ошибку.

Табби видит лишь те цветы, которые ищет на пару с бабушкой: нарисованные на ободках чайных чашек.

Уже скоро начнется школа, а Табби до сих пор бледная, потому что почти не выходит на улицу.

Кисть в руке Мисти выводит очередную бездарную мазню на бумаге.

Мисти говорит:

— Табби? Солнышко?

Табби сидит и раскрашивает ее шину красным фломастером. Слой смолы и бинтов такой толстый, что Мисти вообще ничего не чувствует.