Дневник, 1893–1909

Возбужденный мной инцидент, по-видимому, остается безрезультатным, но в действительности он имеет ту выгоду, что господа министры, которые забегают к Государю и испрашивают специальные высочайшие повеления, чтобы защититься силой от свободного в Совете высказывания взглядов, будут знать, что если Государственный совет имеет ныне государственных секретарей и председателей, забывающих свой долг, то еще и в среде членов могут находиться люди, готовые выступить на защиту свободы высказывания мнений в том виде, как она предоставлена Совету самим его учреждением.

Бал у графа Орлова-Давыдова в его доме на Сергиевской улице. Присутствуют император и императрица, а также вся императорская фамилия. Государь разговаривает со мной о назначении общего собрания нашего Исторического общества, о последних его трудах, в особенности о последнем томе, печатаемом в Париже и включающем дипломатическую переписку русского и французского правительств после возвращения Бурбонов. Обещаю прислать ему том с отметкой заслуживающих внимания страниц.

18 января. Пятница. В Соединенных департаментах рассматривается дело о церковно-приходских школах по представлению Победоносцева, который, благодаря личному своему влиянию, создал себе обособленное от всего остального управления клерикальное Министерство народного просвещения, а теперь требует законодательного утверждения своей затеи. При рассмотрении каждого отдельного параграфа члены Совета стараются ослабить эту безответственную замкнутость, но я ставлю корнем вопрос о необходимости объединения дела начального в России просвещения, а не усиления ведомственной розни, подрывающей в населении доверие к правительственным в сфере народного просвещения мероприятиям. Не находя поддержки в представителе Министерства народного просвещения — товарище министра[684], — упрекаю его в том и получаю такой ответ: «Да помилуйте, о чем нам хлопотать, ведь Победоносцев для нас работает. Много ли ему жить? Посмотрите на него. Чрез года два-три умрет, а тогда, конечно, все дело передадут нам».

21 января. Понедельник. В 2 ½ часа заседание Финансового комитета на квартире у нового графа, которого кто-то прозвал графом Скользким. Впервые присутствует наследник великий князь Михаил Александрович, весьма скромно и любезно себя ведущий. Обсуждается лишь одно дело, да и то довольно пустое: о выдаче дополнительного вознаграждения за выкупленную правительством сеть Юго-Западных железных дорог. Витте ходатайствует о том для восстановления хороших отношений с берлинской и амстердамской биржами ввиду предстоящего нам железнодорожного займа. Я соглашаюсь, но считаю необходимым включить в журнал соображения и другого свойства, а именно: упомянуть, что происходившее в Комитете министров разномыслие не исключает возможности разрешения дела судом не в пользу Министерства финансов, что должно подкрепить желание окончить дело миром. Государственный контролер настаивает на том, чтобы министр юстиции дал заключение в пользу Министерства финансов и что остается сожалеть о том, что дело рассматривается не в Сенате, потому что тогда дело было бы предрешено. Я возражаю, что министр юстиции не имеет голоса судьи, что по нашим законам он лишь организатор правосудия и наблюдатель за действиями его органов. Тернер поддерживает Витте на том основании, что если строго законная справедливость не на стороне акционеров, то «equite»[685], несомненно, в их пользу. Сабуров пробует заявить желание, чтобы предполагаемая выдача (два с половиной миллиона) была отнесена на двенадцатимиллионный фонд, ассигнуемый на чрезвычайные расходы, утверждая, что фонд этот надо беречь для других целей, а что ассигнование непредвиденных сметой расходов ничего исключительного не представляет и Государственный совет узнает о таких расходах впоследствии из отчета государственного контролера!.. При голосовании великий князь Константин Константинович категорически заявляет, что с мнением Витте не согласен, потому что могли быть акционеры, дешево купившие акции и теперь выигрывающие от дарования неожиданного вознаграждения. Я ему замечаю, что между человеческой и Божеской справедливостью великая разница и что принятие высказываемого им принципа сделает затруднительным, если не невозможным, рассмотрение какого бы то ни было дела. Как все ограниченные люди, он не приводит аргументов, но упирается в своем мнении. Наследник весьма мило говорит, что он затрудняется дать какое-либо мнение. Все заседание происходит ad usum Delphini[686].

Заезжаю к хворающему Муравьеву, который сообщает об устрашающих сведениях, получаемых им со всех концов России от лиц прокурорского надзора.

Вечером у дочери Анны. Превосходно играет польский скрипач Барцевич.