Дневник, 1893–1909

Вслед за тем министр внутренних дел Плеве получил от Государя записку с приказанием вызвать Рачковского из Парижа. Послана была телеграмма, и Рачковский явился. При всеподданнейшем докладе Плеве спрашивал приказания относительно Рачковского, но получал уклончивые ответы, покуда записка от Государя не уведомила его, что Рачковского надо убрать из Парижа. Таким образом, этот трудно заменимый человек лишился своего места; русские политические в Париже агитаторы остаются без наблюдения, и все из-за интриг какого-то негодяя, которого между тем наградили патентом русского доктора медицины и чином действительного статского советника, то есть пожалованием в русские дворяне.

Генерал Гессе, по должности начальника дворцовой охраны принимавший во всех этих переговорах участие, как слышно, испытывает монаршее охлаждение!

Все эти безрассудные дрязги возбудили неудовольствие и некоторого рода отчуждение со стороны всего царского семейства, исключая черногорок с их мужьями да еще великого князя Николая Николаевича, всецело преданного спиритизму. Мария Федоровна говорит: «C’est un crime»[747], а великий князь Алексей Александрович выражается еще энергичнее.

Одновременно с Филиппом вошел во власть и влияние другой негодяй — Мещерский. В нем император видит тень и наследие Сипягина. Мещерской по негласному высочайшему повелению объезжал некоторые губернии и представил Государю записку с изложением своих впечатлений. Записка эта приходит к заключению, что все идет прекрасно, а хромают лишь два министерства: первое — Министерство финансов, наполненное либералами, а второе — Министерство внутренних дел со множеством ничтожных чиновников. Если разогнать эти два сборища и завести строжайшую полицию, то Россия будет вполне счастлива.

Все это, разумеется, подносится под соусом православия и самодержавия.

6 сентября. Пятница. Захожу к великому князю Владимиру Александровичу, возвратившемуся накануне вместе с Государем с курских маневров, которыми очень доволен; в особенности хвалит стрелковые батальоны Одесского округа. После краткого на эту тему разговора великий князь переходит к жгучему вопросу о Филиппе, о мнимой беременности императрицы и т. д. Он считает великого князя Николая Николаевича главным виновником такого сближения и передает мне бывший у него с этим двоюродным братом разговор. Во время маневров они ехали вдвоем в коляске, и Владимир Александрович сказал Николаю Николаевичу, что считает его преступником в этом деле; что проделки Филиппа навлекли на императорскую чету всеобщее посмеяние и поругание, и что если он, Николай Николаевич, в этом сомневается, то может спросить своего племянника Ольденбургского, который от Гагр на Кавказе, где он посещал отца, до самого Петербурга не слышал ничего иного, как самые нелестные для Их Величеств отзывы.

Николай Николаевич отвечал, что если он преступник, то готов нести голову на плаху, но что настанет время, когда все убедятся, что он не мог поступить иначе.

При этом Владимир Александрович рассказывает, что еще год тому назад, когда Их Величества приехали в Красное Село на обычную зарю, после которой должно было иметь место театральное в высочайшем присутствии представление, министр двора сообщил великому князю, что Их Величества в театр не приедут. Владимир Александрович убедил Государя не отступать от принятого в течение стольких лет порядка. Государь приехал на самое короткое время, а затем уехал к Николаю Николаевичу, где его ожидал Филипп.

Грустно то, что эти приключения не открыли глаза Их Величествам. Черногорки продолжают заправлять их спиритическими тенденциями. На днях Милица сказала великому князю Сергею Александровичу, что на всю свою деятельность Филипп имеет благословение отца Иоанна Кронштадтского, к которому он и ездил в Кронштадт. Сергей Александрович вызвал к себе этого Иоанна, который категорически заявил, что Филипп у него никогда не был, а что он видел его один раз в Знаменском у Милицы, причем они разговаривать не могли, так как Филипп не говорит по-русски, а Иоанн не говорит по-французски, так что свидание это прекратилось весьма скоро предложением идти всем в церковь молиться.

Все это произвело великую рознь в семействе, которое после тщетных усилий убедить Государя почти всецело отшатнулось от него, и он сохранил близкие отношения лишь с двумя черногорками, их мужьями да Николаем Николаевичем.