Дневник, 1893–1909

Из Мариинского дворца заходит к нам великий князь Владимир Александрович. Постарел на десять лет. Удручен семейными горестями, из коих упоминает лишь одну: похождения Павла Александровича. Оказывается, что предполагая, что Павел Александрович дал формальное обещание не жениться на Пистолькорс, Владимир Александрович ручался перед Государем, что этого не будет, а вместо того оказалось, что заявление Павла об отсутствии намерения жениться было сделано в уклончивой форме и Павел счел себя в праве бесцеремонно отступить от такого заявления. Владимир Александрович говорит, что находился в крайне меланхолическом настроении, для рассеяния коего и ездил в Париж, где провел время в охотах, обедах, смотрении выставок, магазинов, театральных представлений, что и достигло желанной цели. Еду расписаться у великого князя Михаила Николаевича, но узнав, что он сидит один в своем кабинете, вхожу к нему, несмотря на то, что одет в весьма неофициальную куртку. Разговор бессодержательный: погода, здоровье его и членов его семьи, вскользь упоминается Государственный совет. Входит его старший сын Николай с отличающим его резким, задирательным, отзывающимся сплетней и интригой разговором. Рассказывает, что из окон Яхт-клуба видел, как Михаил Николаевич ехал в Комитет министров на торжество. Тут же находился великий князь Николай Николаевич, который высказывал сильное неудовольствие на то, что он не был приглашен на торжество, тогда как великий князь Константин Константинович и Дмитрий Константинович были в числе приглашенных. Мы с Михаилом Николаевичем стараемся объяснить ему, что Константин был приглашен как начальник отдельного управления военно-учебных заведений, а Дмитрий как главноуправляющий Государственным коннозаводством.

От великого князя заезжаю к Палену, который сидит дома по нездоровью. Он глубоко сокрушается о том, как идут дела, и о том, какие люди ими заправляют. Юного царя совсем сбили с толку внушениями о необходимости единственной основой управления принимать самодержавие. «На днях, — говорит Пален, — мне пришлось поставить одному из влиятельнейших лиц такой вопрос: „Находите ли Вы, что правительство есть цель или средство?“» Собеседник Палена призадумался и отвечал: «Да, конечно, если смотреть на дело с этой точки зрения, то, конечно, самодержавие…» и т. д.

29 декабря. Воскресенье. Еду к министру иностранных дел в здание министерства, где празднуется столетний юбилей учреждения министерства. Начинается с молебна, а вслед за тем идут завтракать в залах министерской квартиры. Сидящий возле меня Сабуров провозглашает тост за здоровье министра и вслед за тем предлагает ему поступить в члены нового клуба. Принятие Ламздорфом этого предложения вынуждает меня ехать к председателю графу Павлу Сергеевичу Строганову, который с вывихнутой рукой сидит в своем наполненном картинами доме на углу Сергиевской и Моховой улиц. Поговорив с полчаса о художественных коллекциях и вообще художественном движении в Европе, отправляюсь к старикам Бобринским и по дороге останавливаюсь у И. Н. Дурново, чтобы осведомиться о его здоровье, но, к невеликому с моей стороны удовольствию, меня принимают. Этот мудрый и доблестный муж старается меня уверить, что страдает гастрическим расстройством, но при этом выражает удивление тому, что правая рука слушается его, а левая не исполняет его желаний. Очевидно, что он разбит параличом, и что Россия освобождается от его услуг.

Бобринского нахожу тоже не в блестящем положении. Он страдает все усиливающимися припадками удушья, знаменующими в глазах моих приближение конца. Высоконравственный, безукоризненно честный, благородный человек.