Дневник, 1893–1909

2 января. Четверг. Пишу великому князю Алексею Александровичу записку с просьбой назначить заседание состоящего под его председательством совещания для обсуждения вопроса о передаче нашему училищу центральной части Соляного городка.

3 января. Пятница. Заезжаю узнать о положении Владимира Александровича, больного воспалением легких, но благодаря вражде ко мне его супруги мне не удается его видеть. Осматриваю выставку ученических работ в нашем ученическом училище. Дело растет и двигается, несмотря на косность среды, в коей приходится трудиться. В новом клубе баллотируется министр иностранных дел Ламздорф не без опасности быть забаллотированным. Приезжает наследный германский принц.

4 января. Суббота. Заседание Департамента законов. Голицын с большой развязностью и небольшим красноречием настаивает на учреждении Батумской области[755]. Почтенный, добросовестный труженик Череванский отвергает необходимость такого учреждения, особливо ввиду последнего заседания общего собрания Совета, в коем установлена необходимость крайней бережливости. Фриш не обращает внимания на заявление Череванского и хочет перейти к рассмотрению представления Голицына по параграфам. Я настаиваю на необходимости иметь всегда в виду постановление общего собрания, выраженное в отдельном журнале, Государю представленном, и соглашаюсь на рассмотрение представления Голицына только ввиду заявлений министров и Министерства финансов и внутренних дел, его поддерживающих, и в качестве особого исключения. Все это требую записать в журнал, что заставляет морщиться храброго председателя.

5 января. Воскресенье. В 10 часов у Плеве в роскошно убранных Сипягиным палатах Кочубеевского дворца, что на Фонтантке близ Летнего сада. Разговор между нами приблизительно следующий:

Я: «Я приехал к Вам, чтобы слышать от Вас Ваше мнение о том, в каком положении мы теперь находимся». Плеве: «По моему мнению, положение серьезное, но небезвыходное. Конечно, нельзя пренебрегать тем, что в России, за исключением небольшого числа людей, получающих значительное содержание и имеющих случай быть удостоенными высочайшей улыбкой, все население поголовно недовольно правительством. С этим надо считаться, и изменить это желательно, но, к сожалению, в средствах к достижению такого изменения нет никакого согласия между министрами. Необходимо было бы некоторое объединение основных взглядов, но этого достигнуть невозможно. Мне удается заключать со своими сотоварищами отдельные сепаратные договоры, которые стесняют мою деятельность, ставят меня в затруднительное положение по отношению к остальным коллегам, но не достигают цели объединения правительственной власти. Конечно, прежде всего министру внутренних дел следовало бы идти дружно с министром финансов, но Витте такой человек, с которым для меня это трудно. Прежде всего, наши характеры столь различны. Он так решителен, быстр в исполнении своих взглядов, я же по натуре чрезвычайно осторожен и потому медлителен. Я, по русской пословице, десять раз примерю, прежде чем отрезать».

Я: «Но, может, довольно примерять и три раза вместо десяти».

Стараясь возвратить разговор на почву деловитости, удаляясь от личностей, я высказываю мысль, что за последние месяцы произошло в России приблизительно то же, что на первых порах деятельности Лорис-Меликова, — через состоящую под его председательством Верховную комиссию[756], — произошло некоторое ослабление натянутости, созданной безумным Сипягиным. Значительную в этом роль играет обильный урожай, но, конечно, и мероприятия, как возвращение из ссылки множества невиновных и маловиновных лиц, сделанные местным людям Сельскохозяйственным совещанием запросы и т. п. Все это открыло клапан для сгущавшегося пара, угрожавшего взрывом, но этой оказией [?] необходимо воспользоваться.

Плеве отвечал: «Без сомнения, необходимо выказать правительственное воздействие, которое в течение последних тридцати лет в России не существовало, несмотря на то, что для десятков миллионов людей, подвластных правительству, накоплялись новые интересы, новые потребности, требовавшие направления, урегулирования. Мне говорил Иван Николаевич Дурново, что Вы ему высказывали обо мне такое суждение, что я социалист, которого к серьезному государственному делу не следует подпускать».

Я: «Никогда я с Дурново о Вас не говорил. Это человек, которого я презираю, потому что он всю жизнь кувыркался пред властными людьми, чтобы достигнуть высокого положения». Плеве: «Он очень добрый человек». Я: «Быть может, но я и не говорю, что он зол; говорю только, что он не заслуживает никакого уважения».

После новой попытки с вопросов личных вернуться к вопросам принципиальным и сказать мне, какая же программа, по его мнению, должна бы быть принята правительством, Плеве снова парирует атаку словами: «Я знаю, Александр Александрович, что Вы индустриалист».