Дневник, 1893–1909

Витте берется изучить этот список, но затем читает имена тех, кои, по его мнению, подходили бы под требования избрания. Прежде всего он называет профессоров: Ключевского, Сергеевича, против коих никто не возражает, киевского профессора Бударова (неизвестный присутствующим), Пихно — редактор газеты «Киевлянин», прежде либерал, а ныне консерватор, женившийся вторым браком на дочери своей первой жены. Витте настаивает на том, что это обстоятельство никакого значения не имеет. Витте упоминает еще о трех или четырех одесских, казанских, петербургских профессорах, включая даже и профессоров Духовной академии, но Сольский, а за ним и другие настаивают на том, что профессоров довольно уже и без того. Не отступая от мысли, что для Совета всего важнее иметь говорунов, Витте называет адвокатов: Плевако и Арсеньева. Совещание их не отвергает, но сомневается в том, чтобы Государь согласился на назначение Плевако. Имя Стасюлевича (редактора «Вестника Европы») принимается одобрительно. Имя Скальковского отвергается единогласно и громогласно. Переходя к сенаторам, Витте называет Лукьянова.

Я присовокупляю Евреинова, который принимается. Витте настаивает на назначении Милютина, которое отвергается всеми. Сольский предлагает Соломона, директора лицея, который также отвергается. Говорят о Кони, но останавливаются перед тем, что он будет говорить не для Совета, а для газет и их читателей, о Гучкове, который желателен. Но едва ли примет.

Таким образом составляется список приблизительно в двадцать человек, после чего начинается разговор об отношениях между Думой и Советом, а главное о том, чего следует ожидать от Думы.

Витте говорит, что Дума будет враждебна правительству и что такая враждебность есть последствие политики министра внутренних дел Дурново. До московских событий, говорит Витте, я пользовался доверием Государя и достигал того, чего желал, хотя иногда с большим трудом. «Так, например, мне стоило большого труда добиться того, чтобы в Москву был послан Семеновский полк, которого требовал Дубасов. После московского успеха Дурново стал принимать жестокие, излишние, часто ничем не оправдывавшиеся меры. Никакие мои протесты, никакие ходатайства ни к чему не служили, Государь всегда держал сторону Дурново. Меня ругали и продолжают ругать революционеры, в то же время ругали и продолжают ругать консерваторы. Со дня собрания Думы я должен выйти в отставку, потому что я не могу защищать перед ней действия Дурново. Не могу еще и потому, что нервы мои совсем расстроены, я не сплю более двух часов, я не могу вскрыть письма без дрожания рук, явясь в Думу, я могу там сойти с ума или выкинуть какую-нибудь глупость. Я должен удалиться куда-нибудь на покой. Если меня спросят, кто должен быть моим преемником, то я рекомендовал бы Акимова, министра юстиции, или Философова, государственного контролера, который выходящий из ряду человек».

На этом совещание кончилось, и мы разошлись после полуночи. В среду, 29 марта, граф Пален получил от Государя записку с поручением составить проект церемониала открытия Государственной думы. Он немедленно написал, что желал бы выслушать словесные от Государя указания, вследствие чего и был вызван в Царское Село, где нашел еще и Икскуля. Оказалось, что Государь считал возможным открыть Думу без его присутствия, а затем принять членов Думы у себя, вроде того, как он принимает чиновников. Пален заявил Государю, что почти во всех конституционных государствах Государь открывает законодательную сессию, принимая обе палаты у себя во дворце и произнося речь с высоты трона, что поэтому, по мнению Палена, Государь должен принять Государственный совет и Государственную думу в Зимнем дворце. Пален считал необходимым, чтобы приему предшествовал торжественный въезд в городе. Государь на это, по-видимому, согласился.