Дневник, 1893–1909

6 июля. Четверг. Заседание Государственного совета. Выборы членов постоянных комиссий. Несмотря на мой отказ, меня избирают в финансовую комиссию. Ходят слухи о прениях Государственной думы, которая сонамеревается[904] издать манифест чуть не об уничтожении монархического правления. Члены Думы разъезжают по всей России и возбуждают население к вооруженному восстанию.

7 июля. Пятница. Вечернее собрание у Гончарова для выслушания отчета о заседании Комиссии по вопросу об отмене смертной казни. В комиссии мнения разделились: профессор Вернадский один отстаивал целиком постановление Думы, семь человек сохраняли смертную казнь в редких случаях, а четыре члена — Гончаров, Самарин, Нарышкин, Косаткин — всецело отвергали проект Думы. Самарин читает весьма талантливо, пространно и обстоятельно изложенное им свое мнение. В собрании подвергается обсуждению лишь один вопрос: следует ли сохранить смертную казнь для людей, покушающихся на жизнь членов императорской Фамилии. На сделанный мне по сему вопрос я отвечал, что «такое сохранение будет понижением нравственного величия». Гончаров и его единомышленники решаются высказать свое мнение так: что отмена смертной казни в этом случае уместна, но ввиду теперешних обстоятельств ныне последовать не должна.

9 июля. Появляется указ о распущении Думы. В ожидании беспорядков Петербург наполняется войсками, но беспорядков никаких не происходит. Депутаты в значительном числе (около трехсот) уезжают в Выборг, откуда издают манифест, вызывающий народ на сопротивление правительству[905].

10 июля. Понедельник. Захожу к Горемыкину, от которого узнаю, что распущение Думы последовало по его представлению, но увольнение его самого от обязанностей председателя Совета министров было совершенно неожиданно, точно так же, как увольнение Стишинского от обязанностей министра земледелия и князя Ширинского-Шахматова от обязанностей обер-прокурора Синода.

Зашедший к Горемыкину одновременно со мной министр финансов Коковцов рассказывает, что вследствие влиятельных настояний генерала Трепова Государь решился образовать кабинет из конституционно-демократической думской партии. Окончательные об этом переговоры велись с профессором Милюковым, который пожелал привлечь в состав министерства и поляков, во главе коих стоял граф Иосиф Потоцкий. Совещание по сему предмету последовало в одном из смежных с Думой ресторанов. На поставленный Милюкову вопрос о том, какая была бы его программа, он отвечал: «Наша программа Вам известна: амнистия, отмена смертной казни, равноправие». — «А аграрный вопрос?» — спросил Потоцкий. «Это для нас вопрос политический, а не социальный», — отвечал Милюков. «Какими средствами, — спросил Потоцкий, — Вы будете достигать своих целей? Ведь, вероятно, Вы начали бы с того, что уволили бы всех нынешних генерал-губернаторов, губернаторов, жандармов, полицмейстеров, военачальников?» — «Конечно, — отвечал Милюков, — но ведь можно будет набрать других». «Но в таком случае это будут исполнители новых насильственных мероприятий, а не защитники свободы». — «Да, но уж хотя бы и один день, да мой день!»

Последние слова были доведены до сведения Его Императорского Величества, что и спасло Россию от горестного нового эксперимента.

Вечером собрание членов союза защиты неприкосновенности поземельной собственности (на Моховой в политическом клубе). Председательствовал князь Васильчиков. Много безрезультатной болтовни.

Я забыл упомянуть, что Горемыкин рассказал мне, что по его докладу Государем назначено было для Государственного совета вакантное время по 1 октября, но что когда об исполнении этого высочайшего повеления было сообщено Фришу, то он заявил, что откажется от председательствования в Совете, если вакантное для Совета время не будет продолжено до 20 февраля, что и было сделано по докладу Столыпина.

12 июля. Вечернее собрание у Гончарова, который предлагает собравшимся членам «правой» составить программу того, что правительство должно сделать. Я заявляю, что прежде следовало бы спросить премьера, примет ли он такое заявление, а потому и не соглашаюсь с предложением Гончарова.