Дневник, 1893–1909

29 декабря. Четверг. Почувствовав облегчение от припадка подагры, еду в заседание общего собрания Государственного совета. Витте читает длинный доклад о финансовых результатах, но не последнего года, как это установлено, а целого царствования императора Александра III. Он хочет установить полную свою солидарность с покойным Государем, которого изображает не только твердым в своих привычках бережливости, но еще прозорливым гением в деле развития экономической народной жизни. Выставляя блестящие цифры кассовой наличности, Витте останавливается на одной темной стороне настоящего положения — дешевизне цен на хлеб. После него государственный контролер Филиппов бормочет несколько комплиментов министру финансов и его деятельности. Затем Сольский, повторив эти комплименты в грамотной форме, объявляет, что для поднятия цен есть средство — закупка хлеба средствами казны, что по сему предмету уже высочайше утверждено предположение об образовании совещания под председательством его, Сольского (это главное), из министров финансов, земледелия, контролера, внутренних дел.

Бунге отвечает министру финансов, что, хотя доходы и увеличились, но не по статье прямых налогов, что, напротив, на крестьянах числится огромная недоимка, из которой последним манифестом сложено 40 миллионов, что экономическое благосостояние поднимется только тогда, когда громадная крестьянская масса получит управление и общественную организацию, основанные на возможности осуществления гражданских прав, подобно тому, как это происходит в государствах Западной Европы.

После заседания я тщетно стараюсь убедить Сольского в опасности такого мероприятия, как покупка хлеба правительством. Его, очевидно, соблазняет перспектива популярности ввиду ходатайства по сему предмету дворянских собраний.

Приезжает обедать с нами Протасов-Бахметев, рассказывает любопытные подробности о всякого рода домогательствах различных членов императорской фамилии по его, Протасова, управлению.

Например: великий князь Михаил Николаевич пишет Протасову рескрипт (sic.) о том, чтобы во вновь устроенном институте (имени Ксении)[414] отделить навсегда две вакансии в пользу дочерей артиллеристов.

Ксения Александровна, не имеющая никакого отношения к институту, потому только, что институт окрещен ее именем и создан Витте, надеявшимся этим путем втереться к императрице Марии Федоровне, доселе не согласившейся его видеть; Ксения пишет Протасову, что требует назначения в институт таких-то должностных лиц, будто бы ей лично известных, в действительности же подобранных жадной стаей Михайловичей.[415]

На всякие семейные и несемейные ходатайства императрица не решается давать категорические отказы, хотя и сознает их нелепость, а Протасов отделывается фразами, поклонами, любезностями.

Относительно отношений, связующих Дурново с Кривошеиным, Протасов выдает за верное, что, быв екатеринославским губернатором, Дурново состоял в связи с барышней Струковой, которую и выдал замуж за своего товарища и друга Кривошеина. За такую услугу он устроил ему блестящую карьеру. Своей же карьерой обязан много тому, что в это же самое время его жена была в связи с Рихтером, который командовал дивизией, в той же местности расположенной.

Приезжает с визитом Черевин, который очень сбавил тон вследствие того, что молодой Государь не взял его с собой в Царское Село и вообще далек от той с ним интимности, которая существовала при Александре III. Черевин и умный, и благородный человек, но на нем два пятна: первое — что он горький пьяница, и второе — госпожа Федосеева, которой муж состоит при нем правителем канцелярии, дворецким, чем хотите, получает значительные суммы на охрану и, вместо чем раздавать их полицейским агентам, нанимает роскошную квартиру, задает пиры, путешествует за границей и т. д. Разумеется, при этом не обходится без взяток в разнообразных формах.

Забыл записать еще характерный рассказ Протасова. В первый день прибытия тела покойного Государя в крепость Протасов дежурил вместе с Витте, который стоял у тела и говорил Протасову: «Для других это был Государь; для меня это был брат, старший брат, полный любви ко мне. После докладов я с полчаса разговаривал с ним о всевозможных предметах, рассказывал ему всю свою жизнь с раннего детства, как я сам ездил машинистом на локомотив. Все это его забавляло и ему нравилось».

Должно быть, в самом деле, величайшее (в этом случае высочайшее) истинно божеское наслаждение — творить из пыли, из грязи делать человека, да еще под влиянием самолюбивого воображения, пожалуй, государственного человека!..

1895

Январь

Обычного поздравительного при дворе выхода не было, и за отсутствием словесных сплетен общественному любопытству пришлось удовольствоваться чтением «Правительственного вестника»¹, возвестившего, что военный министр Ванновский и член Государственного совета Грот получили андреевские ленты, а председатель Комитета министров Бунге и члены Совета Каханов и Перетц — ленты владимирские.