Дневник, 1893–1909

16 декабря. Пятница. В клубе И. Н. Дурново усердно защищает Кривошеина, утверждает, что все, взведенное на него, клевета. Я советую ему не вмешиваться в дело, обстоятельства коего ему недостаточно известны, тем более, что, каковы бы ни были его уверения, все останутся убежденными, что ему обязаны назначением Кривошеина. Дурново возражает, что Кривошеин был назначен исключительно по представлению Витте вследствие настояний Мещерского.

19 декабря. Понедельник. Никакого заседания Государственного совета. Министры остановились [с] какими бы то ни было представлениями. Очевидно, выжидают, чтобы выяснилось, какое дуновение свыше. Своего, самостоятельного, твердого ни у кого нет.

После завтрака у великого князя Владимира Александровича еду в свое рисовальное училище, чтобы распорядиться перенесением части вещей из старого музея в три окончательно отделанные комнаты нового, а тем самым очистить место для выставки печатного дела, устраиваемой Техническим обществом.

20 декабря. Вторник. Заходит из комитета Победоносцев. Рассказывает, что был в Царском Селе, ездил к Государю докладывать церковные дела, а при этом говорил о необходимости приблизить к императрице двух-трех женщин, могущих знакомить ее с Россией. Рекомендовал Е. А. Нарышкину (рожденную Куракину) и Д. Ф. Тютчеву. Государю на жалобы его, что его заваливают бумагами, говорил, что он должен бы отклонить от себя многое пустое, тем более что на его утверждение часто представляются решения только с тем, чтобы избегнуть ответственности. Повторял уже сказанное о Совете министров и о возможности созывать советников, хотя бы и в менее, чем советским учреждением предусмотрено, числе. Жаловался Государь на Гирса, который присылает ему множество бумаг, то есть все получаемые депеши и телеграммы. Жаловался, что не может назначить посла в Берлин, не повидавшись с Бирсом, а тот лежит недвижим в своей министерской квартире. Победоносцев упрашивал Государя ни под каким предлогом не пускать к себе Мещерского; это, впрочем, казалось отвечающим взглядам юного Государя.

21 декабря. Среда. Еду с визитом ко вновь прибывшему австрийскому послу князю Лихтенштейну. Производит на меня впечатление во всех отношениях милого, любезного и цивилизованного человека.

22 декабря. Четверг. Приходит ко мне в 10 часов управляющий Невской бумагопрядильной мануфактурой Гамершмит и сообщает, что накануне вечером, в 7 часов, когда рабочие стали расходиться, в четвертом этаже прядильщик одной мюль-машины[411] зажег пачку хлопка и всунул ее в цилиндр машины, наполняющийся бумажной пылью. Огонь вспыхнул мгновенно. По счастью, в другом конце залы еще оставался незамеченный поджигателем 15-летний мальчик, который видел происходившее и стал кричать: «Пожар!» Преступник бросился на него и стал его душить, но в ту минуту, как он одной рукой стал доставать деньги из кармана, чтобы подкупить обвинителя, последнему удалось убежать и спастись в толпе сходивших по лестнице рабочих.

Это объясняет происшедшие на фабрике в последние три месяца три пожара.

Под всем этим, несомненно, кроется влияние прогнанного мной бывшего управителя фабрики англичанина Бека, который был отъявленный вор, накрал большое состояние и, быв мной уволен, выстроил фабрику для конкурирования с нашей.

Момент был выбран им весьма хорошо: его фабрика готова и нуждается в рабочих и в покупателях, обещанные мной ему в виде награды 100 тысяч рублей на днях им получены, к тому же мы устраиваем на всей фабрике водяные, проходящие по потолкам трубы с легко расплавляющимися при повышении в комнатах температуры [?] в них пробками. Но это устройство, уже затушившее у нас на других фабриках пожары в момент их возникновения, будет окончено лишь в начале будущего года.

27 декабря. Вторник. Подвергнувшись припадку подагры, сижу дома. Заходит великий князь Владимир Александрович, более 25 лет верный в дружественном своем расположении. По-видимому, очень равнодушен ко всему окружающему и как будто чувствует, что его от серьезного дела отодвигают. Разговариваем о записках Муравьева-Карского, помещенных в последнем номере «Русского архива»[412]. Какая иллюстрация николаевского царствования, какое царствование лжи, подличания, обмана, самообольщения! Великий князь говорит, что посоветовал молодому Государю прочитать эти записки. Я невольно перехожу к тому, как исторически необходимы были первые годы царствования Александра II и как преступны те, кои убедили покойного Государя, что реформы отца его были для России опасны и вредны.

Вслед за великим князем входит Витте, и разговор с ним столь любопытен, что постараюсь записать его дословно: