Дневник, 1893–1909

Абаза пал жертвой этой войны, пал жертвой в этой войне своих слабостей, во главе коих следует назвать страсть к игре и алчность к деньгам. Как мне на днях сделалось достоверно известным, история его падения была такова: в августе 1890 (а может быть 1891 года)[427] Вышнеградский, будучи министром финансов, приехал к Абазе в киевское его имение Шполу и в виду весьма высоко стоявшего тогда вексельного курса при очень обильном урожае предложил ему, Абазе, представить Государю за обоюдной их подписью всеподданнейший доклад, испрашивая разрешения по их усмотрению продавать и покупать золото, так чтобы постепенно низвести курс до 212 марок за 100 рублей; при этом, облегчая вывоз нашего хлеба за границу, составить большой металлический фонд, который служил бы средством для восстановления металлического денежного обращения, а, пожалуй, в случае надобности, и фондом на случай войны.

Будучи уверен, что курс понизится, Абаза стал играть на понижение, давая биржевые наказы одесскому банкиру Рафаловичу. Банкир этот почел выгодным последовать примеру Абазы, но понижение, вследствие маневров Вышнеградского, игравшего за собственный счет, шло медленнее, чем предполагалось, и Рафалович разорился на своих спекуляциях. Чтобы поправить свои дела, Рафалович обратился с просьбой о денежной ссуде к министру финансов. Витте, который был давнишним его с ранней молодости приятелем в Одессе, когда Витте бедствовал, не имея средств к жизни.

Получив такое ходатайство, Витте, вместе с Вышнеградским следивший за действиями Абазы, потребовал от Рафаловича предъявления всех имевшихся у него телеграмм и писем Абазы, которые и были представлены Государю, вследствие чего Абаза и уволен от обязанностей председателя Департамента, не принят Государем, уехал за границу, где на днях и скончался[428].

Февраль

1 февраля. Среда. В прошлое воскресенье в 4 ½ часа великий князь Владимир Александрович отправился в Аничков дворец к Государю поговорить о назначении министра иностранных дел. Государем было высказано полное сочувствие к назначению Лобанова, при этом о Нелидове сказано, [что] не может быть и речи, а о Стале, что если его жена не выносит лондонского климата, то и подавно не будет в состоянии выносить климата петербургского, а что посему Сталя следует назначить в Вену.

В понедельник за обедом у Лихтенштейна Вердер сказал, что если он в качестве посла должен молчать, то в качестве частного лица может сказать, что в этот самый день он слышал из вполне достоверного источника[429], что Лобанов окончательно назначен министром иностранных дел.

Во вторник вечером Лобанов получил от управляющего Министерством иностранных дел Шишкина уведомление, что Государем подписаны кредитивные грамоты[430], аккредитующие Лобанова послом в Берлин.

В среду утром к Лобанову пришел Шишкин и рассказал, что при вчерашнем докладе Государь передал ему подписанные грамоты, не прибавив к этой передаче ни единого слова, что вообще при свидании Государь отдает лишь ему, Шишкину, приказания, не впускаясь ни в какие разговоры, что на возвращаемых Государем депешах наших дипломатических агентов не бывает никаких отметок или резолюций, что так как вследствие того приходится испрашивать приказаний, то на докладе о сем бывает такая надпись: «Сообщу ответ после того, как посоветуюсь с матушкой».

В последние дни была представлена длинная депеша Фонтона из Бухареста. На ней Государь отметил все погрешности правописания, коих оказалось 80.

В среду вечером большой обед у Вердера. При входе он мне говорит: «Je suis tout alerte, je ne comprends rien»[431].

2 февраля. Четверг. Вердер заходит ко мне и говорит, что император Вильгельм обратился к великому князю Владимиру Александровичу с просьбой передать Государю, что он охотно уступает Лобанова. Но при этом возвращается к одному из трех выставленных им первоначально кандидатов: Рихтеру, Палену, Остен-Сакену, и желает, чтобы Государь написал ему об этом письмо.

Для меня понятно, какое впечатление должно было произвести подобное сообщение, понятно, почему кредитивные грамоты Лобанову, конечно под давлением Марии Федоровны, были подписаны немедленно.

3 февраля. Четверг. Обычный еженедельный обед в новом клубе. Здесь распространяется слух, что министром иностранных дел назначается Делянов. Негодование и смех беспредельны.

4 февраля. Суббота. В 12 часов Лобанов приглашен на прощальную аудиенцию к Государю. Молодой человек очень сконфужен и разговаривает о последнем политическом обозрении в «Русском вестнике»[432], написанном Татищевым, восхищается, что написано в истинно русском смысле, талантливо, говорит о преемнике Лобанову в Вене, называет Александра Долгорукого. За завтраком как император, так и императрица-мать расспрашивают Лобанова о том, где именно он живет у нас, об Историческом обществе, о годичных собраниях общества и т. п. Чувствуется в мыслях их связь между мной и Лобановым, а, быть может, и неназначением его в министры.

Март